Он родился, чтобы спасти мир, чтобы искупить грехи и научить людей любить друг друга – а люди отправили Его на крест…

«Боже, Боже мой, добрый милосердный, скажи, почему все добрые устремления, все порывы к небесам, все дела любви – заканчиваются пытками и крестом?.. Есть ли иная жизнь, есть ли надежда для всех нас?.. И можно ли здесь, на земле, при жизни, найти хотя бы немного счастья? Для Нестора… и для сына… а мне одного только и хочется: рядом с ними… Любить мужа, смотреть, как сын растет, сильный, счастливый. Нестор всегда говорит – за детей воюю, Сашенька, за их будущую жизнь, свободную, изобильную… значит, и за нашего сына… ах, надо сказать ему, надо сказать…»

Закончив украшать свою половину дерева, Саша осторожно спустилась с табурета, присела, положила руки на живот.

– Что с вами, Александра, голубушка моя? – забеспокоилась профессорша. – Что-то вы бледненькая…

– О, нет, не тревожьтесь, Ольга Константиновна, не тревожьтесь… Просто голова закружилась немного.

– Я вам капельки сейчас накапаю и чаю с малиною прикажу подать… Как же вы, Сашенька, службу-то выстоите?

– Выстою, Ольга Константиновна, выстою. На это у меня сил хватит.

Держала руки на животе, думала – скорее б шевелиться начал, птенчик, и сама себя бранила за спешку, за нетерпение. Все придет в свой черед, всему свое время. Время искать и время терять, время сберегать и время бросать…

Но почему же не торопиться за ней Черный атаман, почему вестей о себе не шлет?.. Не болен ли он, не ранен ли?.. Жив ли он – жив, жив, это она знала точно. Верила твердо, что Господь сохранит Нестора, что любовь ее сбережет суженого и от пули, и от сабли, и от прочих бед.

Они встретятся, скоро встретятся, он заберет ее… и летом, да, летом, на самой макушке -увидит сына.

Беременность Саша, несмотря ни на что, носила легко, даже утренняя дурнота перестала мучить. Родов она не боялась, боялась совсем иного, об ином тревожилась:

«Мое дитя, мое дорогое дитя… мальчик мой… на какую жизнь я тебя обрекаю? Как ты сможешь быть счастливым, где найдешь покой, когда целая страна идет на Голгофу, а твой отец – Разбойник благоразумный – возможно, закончит жизнь на кресте?..»

Ах, как тяжело, как жутко, как душно и томно в одиночестве… Какая страшная зима. Какой странный рождественский сочельник – начало Святок, самое время гадать, да что толку: он пришел, суженый, она давным-давно знает его имя.

Осталось только дождаться.

На службу она пошла вместе с профессорским семейством, и с соседями – семьей доктора Ильина. Пошли пешком, дошли быстро, благо, церковь была недалеко. Выступила из синеватой метели золотисто-розовым силуэтом, тонкая, строгая, колокольня, маковки… Колокол звонит в метели, созывая, давая знак, куда идти всем верным. Запах ладана, густой, сладкий, плыл по заснеженной улице, проникал в сердце, напоминал о молитве.

А если прислушаться – доносятся и звуки хора. Рождество! Явился Спаситель в мир! Уже сияет над горизонтом звезда, уже готовы дары волхвов, ладан, смирна и золото.

Спаситель родился в хлеву, и хлев был достаточно хорош для Матери и Младенца. ведь они были вместе. Жил Спаситель в деревне, работал плотником, и на проповедь вышел тридцати лет отроду…

Что же сейчас? Заря нового мира… или конец времен? Ведь сбылось пророчество, сбылось: и храмы разрушаются, и явились лжехристы и лжепророки, и многих прельстили…

Но может быть, те, кто ищет свободы и равенства, жить призывает -по совести, не за чужой счет, а собственным трудом, кто взывает к справедливости, кто бесстрашен и правдив, быть может, они не смутьяны, не разбойники, а апостолы, провозвестники нового мира, того, что придет после испытаний?

Ведь и Спаситель сказал – не мир пришел я принести, но меч… раздай свое имение бедным, и следуй за мной.

Саша не знала ответов, одни вопросы роились в смятенном уме. Нестора о многом хотелось спросить, и рассказать о многом, обнять, просить: научи! Объясни! Хочу понять тебя… хочу мысли твои постичь… а спину – прикрою, и сердцем согрею, и рядом буду всегда.

Только приезжай за мною поскорее, любимый мой, приезжай, суженый. Жду тебя, жду, к степи прислушиваюсь, глаз не свожу с Днепра…

***

27 декабря проснулись от канонады. Стрельба была такая, что сотрясались стекла, сыпалась штукатурка, и от грозного гула рвущихся где-то неподалеку артиллерийских снарядов закладывало уши, и в ужасе замирало сердце.

Семейство профессора, хозяйка квартиры – Ираида Никитична с двумя толстыми, насмерть перепуганными дочерьми, и хозяйская горничная с котом, все сгрудились в комнате у Саши: здесь было тише и безопаснее всего.

– Боже, Боже, что же это такое! Что за новая напасть!

– Откуда стреляют, Григорий Александрович?..

– Кажется, у железнодорожного моста… или около вокзала…

– Нет, стрельба на Екатерининском! – возражала хозяйка.

– Похоже, по всему нижнему городу стрельба идет, голубушка Ираида Никитична! Наступают…

– Ох, как страшно, как страшно! Что с нами теперь будет, Господи Иисусе, Пресвятая Богородица?..

– Не бойтесь, крепитесь, милочка, – храбрилась профессорша. – Знаете, как в народе говорят – «Бог не выдаст, свинья не съест» – верно, Сашенька?.. Вот, вы смотрите на Сашеньку, хоть щеками и бледна, а глаза так и светятся! Надежда, надежда есть!

Надежда у Саши и в самом деле была, но вовсе не та, что чаяли ее временные домочадцы. Она ничего еще толком не знала – вчера газеты не вышли, и утренних тоже не было, по городу из уст в уста передавались разные слухи, и уже не раз и не два, от разных людей, слышалось:

«Батька Махно! Атаман Махно! Разбойник… идет на помощь большевикам, поднявшим восстание… тысяча человек вместе с ним! Вся степь шумит и грохочет… И Днепр уж перешли!»

Сердце дрожало, замирало в груди… Неужели правда? Неужели свершается обещанное, то, о чем молилась она на рождественской службе?

С шумом и громом идет за нею ее атаман…

Осталось недолго, совсем недолго, и круг разлуки наконец-то сомкнется.

Не догонит ее суженого шальная пуля, не достанет сабля или штык… Нестор ведь знает, чует, идет по кровяному следу любви, по каплям крови, текущим из ее сердца. Знает, что ждет его Белая Панночка – ждет Черного Атамана.

– Сашенька, что вы? Что вы, милая?.. Снова где-то витаете… в мире горнем… вернитесь к нам, вернитесь! Хоть и стрельба, хоть и страху на нас нагнали – но пообедать все-таки надо.

Ольга Константиновна касалась ее руки, заглядывала в глаза, провожала за стол… Сели, вот уже и суп был разлит по тарелкам, когда сильно, тревожно постучали в дверь. Пришел сосед, доктор Ильин, принес ни весть откуда добытую свежую газету, еще сырую, пахнущую типографской краской. Бросил ее на стол – сам бледный, с трясущийся бородой, с безумным взглядом…

– Вот-с, почитайте, почитайте! Скрывать считаю преступлением… Петлюровцы проиграли этот несчастный город, и теперь – конец! Конец, дамы и господа!..

– Да что ж такое, доктор, объясните, Христа ради? Что произошло? – причитала Ираида Никитична, всплескивая пухлыми веснушчатыми руками, а профессор Иртеньев взял газету, прокашлялся, и лекторским голосом – в конце сорвавшимся вдруг на петушиный фальцет, прочитал:

– «По достовернейшим сведениям, 27 декабря с.г. на Екатеринослав напал известный в Запорожье разбойник и атаман, Батька Махно, со своим отрядом в две тысячи сабель… Стрелки Петлюры пытаются оказывать сопротивление, на улицах города идут бои… но петлюровские отряды дезорганизованы и деморализованы… вероятно, они не смогут удержать Екатеринослав… по прогнозам, в ближайшие часы, максимум – в ближайшие сутки город будет полностью захвачен бойцами Батьки Махно и боевыми группами, принадлежащими к большевистскому подполью…»

Григорий Александрович спешно налил себе рюмочку водки, выпил, зажевал хлебной корочкой, и, под взглядами бледных встревоженных женщин, проговорил:

– Боже мой! Боже мой! Подумайте только! Разбойники! Разбойники! Жили мы мирно, не тужили… надеялись, война стороной пройдет… как-нибудь выживем, справимся… И на тебе – новый Пугачев пришел по наши грешные души!.. А прежде заберет, быть может, и тела, и все