– Елена Николаевна ничего так не хочет, Сашенька, как только увидеть вас рядом с ней, в Крыму… а после – на пароходе, идущем в Марсель… а потом уж в Париже. Потому и попросила меня передать вам этот конверт… на случай, если мне прежде времени придется вас покинуть. Вот этот случай и произошел, ma cher, и мне миссию нужно завершить, совесть успокоить… Я не могу вас взять с собою, увы, маршрут мой будет очень опасным, но помочь вам – могу. Здесь, в конверте, письмо от вашей сестры, деньги, документы. Охранные грамоты – разные, на разный случай. Спрячьте их получше… но если решитесь, помните, что с этими документами и деньгами вы сможете доехать до Крыма, где вас ждет сестра.

– Нет, Иван Петрович… в Крым я не поеду. Бог вас наградит за ваши заботы и доброту, и за то, что весточку от Лены мне все-таки передали… но я останусь в Екатеринославе.

Он кивнул, лицо стало холодным, замкнутым, и сказал жестко:

– Об этом вторая тревога сестрицы вашей, Александра Николаевна, да и моя… о том, кого вы так ждете, что жизнью готовы рискнуть…

– Не о чем тут тревожиться, Иван Петрович. Я мужа жду.

– Разбойника вы ждете, Сашенька, разбойника… Про то сами знаете, знает сестрица ваша – потому душой и болеет за вас… и я знаю, ma cher, мне бы следовало вас отвезти в контрразведку, и там беседовать, но я ваш друг… потому и не выдал, только следил.

– Если следили, к чему ж столько слов, господин Ланской? – сердце у Саши тяжело забилось, и тошнота к горлу подступила, во рту горечь разлилась – «младенец во чреве огорчился», как сказала бы ее старая нянюшка…

– Вы все про меня знаете, значит, с самого начала знали, так чего же теперь хотите?..

– Хочу, чтобы вы образумились, Сашенька, и пообещали, что уедете. Даст Бог, останусь жив, разыщу вас обеих в Крыму, и… либо вместе поедем в Первопрестольную, с победой, либо… помогу вам до Франции доехать, в целости и сохранности. Таким женщинам, как вы и ваша сестра, нельзя без мужской опеки. И раньше было нельзя, а теперь – тем паче. Дурные времена, опасные, кровавые. Письмо прочтите, документы посмотрите, да решайтесь скорее… Время не ждет, осталось вам на раздумье от силы недели две, может, и меньше.

– Почему так мало?

– Восстание грядет, Александра Николаевна. Большевистское восстание. Петлюра вам не страшен, как не страшен был гетман, но эти… тут совсем иное, ma cher. C этими вы в большой опасности. И… муж ваш… тот, что разбойничий рейд готовит… чья голова уж в миллион гривен оценена… уж на что сам опасен, но и он от тех, краснопузых убийц, защитить вас не сможет.

Саша конверт взяла, на стол положила, повернулась, посмотрела Ланскому в глаза… стояла бледная, как полотно, но непреклонная, строгая, как инокиня. Она уж поняла, что время лихое, и страшная ее любовь к Черному атаману требует терпения – и очень много мужества… в том числе и мужества искусу противостоять, посулам легкой жизни… где-то там… далеко… в Крыму ли, во Франции ли, а может, в Москве или Петрограде – но всегда там, где Нестор не смог бы ее найти.

– Иван Петрович… спасибо вам за вашу доброту… сестре я напишу, и вам на словах скажу: люблю Леночку, и что бы она там ни наговорила в сердцах, все равно другой сестры у меня нет и не будет. Знаю, что она добра мне желает, и вы, Иван Петрович, хотите мне помочь… все спасаете меня от меня самой… но не нужно этого, поверьте. Я не сумасшедшая, и не маленькая дурочка, что красивых книжек начиталась и в сказку поверила. Свою судьбу я сама выбрала. Вам странно, и Лена мне простить не может, что я выбрала не так. Не то, что должно… но то, что сама захотела… волю проявила и волю выбрала. Езжайте, Иван Петрович, доброго вам пути… и пусть Господь вас сохранит. За меня больше не хлопочите… Я мужа жду. Он придет скоро, заберет меня, я с ним уеду. Плох ли он, хорош – только я могу судить. Мы решили, и Лена знает, как и когда. Останусь… и буду ждать. Вы сами сказали, что уж недолго… Обнадежили.

– Должен ли я понять, Александра Николаевна, что вы и в самом деле отдали свою руку атаману Нестору Махно?

– Должны, Иван Петрович.

– Понимаете ли вы – точно ли понимаете – последствия такого решения?

– Понимаю…

– Суда не боитесь… кары… казни?..

– Я всего боюсь, Иван Петрович, когда одна, но рядом с ним – мне ничего не страшно. Потому и выбрала, потому и жду… Он сам страха не знает, и рядом с ним во мне тоже страха нет.

***

Правда была в том, что Нестору Махно не нужен был Катеринослав. Не нужен этот огромный, дымящий, суетливый город, грузно раскинувшийся по обе стороны Днепра… Чутье у атамана было звериное. Знал он, что нападение и быстрый захват, к чему толкали и большевики, засылавшие на переговоры то одного, то другого умника, и петлюровцы, с депешами и звонками, сейчас – вовсе не ко времени. Надо было прикрывать тылы, выстраивать фронт против Деникина, заключать союзы, и, выигрывая все новые бои, растекаясь по Катеринославщине и Таврии, нести волю селянам… строить новые коммуны, убеждать своим примером, что помещики больше не вернуться, а из городов перестанут приезжать продотряды, чтобы бесплатно отнимать хлеб, муку, скотину и птицу. Помогать беднякам: создавать общий фонд из военных трофеев, вызнавать нужды, распределять по справедливости, а когда и по потребности, всем, кто трудится сам на себя – и другим пользу приносит… – всем, кто принимает, приветствует, новую, вольную жизнь, и особливо тех поддерживать, кто готов стоять за эту новую жизнь, храбро, упорно, не щадя живота своего…

Время ли было в городах окапываться, сидеть там, вдали от степи, как мышам в банке?

Потому и тянул Махно с принятием решения, думал, взвешивал, считал. Выслушивал донесения разведки: верные Марченко и Чубенко трудились не покладая рук, вызнавали все, ловушки чужие раскрывали да сами хитрили, чтобы получить все потребное для батьки и Гуляй Поля, но лишнего не передать.

Большевики готовили восстание: эти всегда брали власть железной рукой, зубами за нее хватались, дрались в кровь, как голодные кобели, и ни за что выпускать не хотели. Петлюровцы были пожиже, не о том думали, не то делали, не то говорили. Панские все это были измышления, книжные, крестьяне да рабочие их не понимали и понимать не хотели. Большевики – те были ближе, понятнее… но уж больно круты, больно самовластны, эти подомнут под себя все, рано или поздно, несогласных же пустят под топор. Махно власть была не нужна, потому – Нестор Иванович понимал – он и был таким желанным союзником, для тех, кто власть любил, только о ней и грезил.

Зато артиллерия, боеприпасы, патроны, снаряды – вот без всего этого Махно обойтись не мог. Впереди ждали бои, много боев, и война, долгая война. А без пушек да без патронов, да пулеметных лент не повоюешь… Можно было трошки взять у петлюровцев – те предлагали – но все мало, мало, да на условиях…

Вот за оружием и нужно было идти в Катеринослав, за оружием – и за славой, ведь Нестор Махно задумал совершить нечто небывалое: он, степной атаман, с несколькими сотнями молодцев на добрых конях, придет из-за Днепра и за пару дней подчинит себе огромный каменный город! Добудет пушки, добудет патроны, покажет, на что способны бойцы вольной армии, не знающей принудительной мобилизации, едущие под черным знаменем, с гордой надписью: «Свобода или смерть!»

Хлопцы кричали ему: «Любо, атаман, любо! Веди нас, батька, куда угодно, мы за тобой и в огонь, и в воду!» – когда он после совета объявил с балкона реввоенсовета свое решение…

Тотчас стали готовиться, думать, мозговать – два дня и две ночи, не выходя, сидели в штабе, над картами, придумывали план. И придумали! Нестор сам его предложил, еще покрутили, довели до ума… оставалось одно – исполнить.

Была и еще одна правда. Тайная,