Если он не мой папа, так и не имел он права ничего отдавать, кроме младенчиков, да и они были еще и Мамины, и мои. Я подумала, стоит ли сходить к шерифу в этом странном месте. Нет. Зимой будет холодно. Мне дом не согреть. Я слышала, как она подступает, как дует по горам и гремит деревьями в лощинах, как воет, клацает, плюется снегом, и я посмотрела в дальний конец лужайки. В траве прыгал кролик, присел, понюхал воздух и припустил к зданию. И нам теперь стучать в большую черную дверь, чтобы открыли.
•••
Мне никак было не решиться дернуть шнурок звонка, я ж всех перебужу, но я поставила Маму с собой рядом и постучала. Звук такой, что сама еле услышала. Моя ладонь казалась прихлопнутым мотыльком на этой огромной черной двери, стук, еще стук, но колотить и настаивать я не стала. Просто шептала тому, кто наверняка нас уже заметил, ночному дежурному или дежурным. Кто-то наверняка увидел наше приближение сквозь эти длинные-длинные ряды окон. Наверняка теперь впустит или прогонит.
Я чуть подождала, так ведь положено воспитанным людям, потом стала стучать снова. Удар за ударом, мне уж захотелось стать кроликом, мелким и юрким, у которого поблизости норка. Почувствовала, как Мама потянулась ко мне, и обняла ее рукой за талию. Роста мы были почти одинакового, но весила она в добрых два раза больше, а еще она вымоталась, потому что редко вставала с кровати, почти два дня тряслась в телеге по ухабам, сидела или лежала на солнце или в темноте, постоянно привязанная за лодыжку, чтоб не сбежала и не стала вырываться. Может, она и у фонтана села только потому, что не могла идти дальше. Меня эта мысль так перепугала, что я стала стучать снова, уже без передышки. Я сама спала совсем мало, и мне вдруг представилась сова – она спикировала прямо сюда, к высокой двери, того и гляди пырнет меня острыми когтями. Ее крик разнесся по всему парку.
А потом я услышала, как открывается замок, скрипит щеколда, дверь приотворяется. На нас уставился высокий широкоплечий мужчина. Одет он был почти как кондуктор в поезде, весь в черном, в круглой фуражке c круглым околышем. На левом глазу у него была повязка от брови до скулы, ниже белесый шрам. В те времена, особенно в городах, никто не удивлялся и не пугался, увидев забинтованного или покалеченного. Такие инвалиды не могли вернуться на фермы. Много было раненых и изувеченных на Войне, в основном молодых – старики после таких ранений просто не выживали. Я не могла понять, молод этот человек или нет. Мне все казались старыми, я и себя считала такой же. Я не росла среди детей. Маме было за тридцать, а я все последние годы была ей скорее сестрой, чем дочерью. Папа меня называл старой бабкой, а ее королевой фей.
Я велела голосу не дрожать. Добрый день, сказала я. Я привезла мисс Дженет, на отдых и на лечение.
Персонал в такое время не принимает, сказал он. Приходите после девяти.
Сэр, я прошу прощения за ранний час. Но мы прибыли издалека…
И тут меня швырнуло прямо на него, потому что Мама навалилась сзади всем телом. Я упала в дверной проем, ударилась ребрами о мраморный порог, почувствовала, как он освободил меня от ее веса, а дверь распахнулась настежь. Одной рукой он поставил меня на ноги, другой захлопнул за нами дверь, задвинул щеколду. А потом понес Маму по пустому круглому залу, который мне показался огромным, понес как ребенка.
Я побежала вдогонку с саквояжем, стараясь не отставать. Она ослабела, объясняла я. Мы почти ничего не ели и не пили…
Он остановился, положил ее на кушетку, достал пузырек из кармана. Нашатырный спирт, сказал он, аммоний, сейчас очнется. Вытащил из пузырька пробку, поднес его ей к носу.
Она дернулась, втянула воздух, ахнула, открыла глаза прямо ему в склоненное лицо. Глаза расширились, будто она его узнала. Разумеется, нет, а по мне, уже то было хорошо, что она не напугалась и не закричала. Тут я заметила, что накладка у него на глазу не из ткани, а из чего-то твердого, латуни или металла, обшитого фетром, а удерживает ее ремешок. На виске шрам, похожий на разверстый цветок, тянется под фуражку и черные космы, но она, похоже, почувствовала в нем нежданного защитника или советчика. А потом он сделал шаг назад, она обвела комнату диким взглядом – явно не вспомнила, как мы сюда попали. Глянув мне за спину, увидела, в каком длинном помещении мы оказались.
Я протянула руку, взяла ее за плечо. Мисс Дженет – вспомнила, как надо говорить, – вам сделалось дурно. Мы приехали в Лечебницу, чтобы вы отдохнули…
Я позову Матрону, сказал наш благодетель. Повара еще не пришли, но я вам найду подкрепиться. Я О'Шей, ночной страж. Вы идти можете, мисс? Она не ответила, тогда он посмотрел на меня. Давай, девочка, веди ее. И развернулся.
Мы из конца в конец пересекли залу, круглую, как часовая башня, что этажа на три выше. Вдоль стены стояла мебель, диваны и кресла, как будто в таком огромном помещении можно сойтись для беседы. Наши башмаки, мои и Мамины, клацали по мраморному полу. Он шагал бесшумно, хотя такой крупный. Потом я увидела – у него на башмаки надеты толстые шерстяные носки.
Он показал зна́ком, чтобы мы ждали на деревянной скамье рядом с альковом, за которым, похоже, находилась чья-то комната. Принес нам две чашки кофе с молоком. К нему жался какой-то странный ребенок. Парнишка-недоросток, один глаз голубой, другой белесый, зрачок почти весь заплыл дымкой. Поверх обычной одежды на нем был длинный женский плащ, пушистые светлые волосы облачком спускались на плечи. Мужчина его вроде как не замечал, а потом говорит: эй, малец, – с укором, чтобы тот на нас не таращился. Они ушли в альков. Ночной Страж вернулся с тарелкой холодных пресных лепешек, политых патокой из сорго. Мы ели с тарелки, которую я пристроила на коленях, хотя по всей большой зале стояли пустые стулья и диваны, а перед ними столики. Кофе был почти горячий, мы его сразу выпили. Плотное тесто жареных лепешек на вкус оказалось свежим, я их нарезала, чтобы можно было есть одновременно. Вложила вилку Маме в руку. Через секунду она бросила взгляд на рослого незнакомца и начала есть. Я тоже ела, а он стоял рядом, будто бы хотел, чтобы мы управлялись побыстрее, а потом, когда на лестнице у нас над головами раздались тяжелые шаги, потянулся к тарелке. Я положила Маме в рот последний кусок, он торопливо забрал тарелку и вилки. Вытерев рукой рот и себе, и Маме, я подумала про Папину руку и оттолкнула эту мысль, как черную волну, которая может нагнать и смести. Его тут нет. Да, это не дом, но здесь можно укрыться, если мне позволят быть с ней рядом. Я встала, положив Маме ладонь на локоть, чтобы и она встала тоже, и посмотрела на того, кто нас впустил. Он, видимо, кого-то вызвал и теперь почтительно ждал. Ребенок исчез без следа.
Возражения против ночных стражей… свидетельствуют лишь об одном: обязанности эти исполняют неподходящие люди… [Они] должны научиться открывать двери… как можно более бесшумно… и, перемещаясь по палатам, постоянно носить мягкую обувь.
ДОКТОР ТОМАС СТОРИ КИРКБРАЙД, 1854 ГОД
Плевел
ГОВОРИТ И ЗНАЕТ
Вскользь, в поворот, бегом и снова вскользь ночью по коридорам, где палаты,
