В последний вечер недели скачек, после того как все гости разъехались, Софи увидела, как король и королева и две их дочки идут в золотистом вечернем свете по двору к своим апартаментам. У нее перехватило дыхание. Они выглядели такими обычными: мать и отец под руку, старшая дочь рядом с ними, а младшая бежит впереди. Обаяние и озорство Маргарет напоминали Софи Ханну, и на мгновение у нее возникло странное ощущение, будто она со стороны наблюдает за своей семьей. Виндзоры выглядели дружными, сплоченными, такими же, как Клейны когда-то. Знали ли они, как им повезло? Не из-за всей этой помпезности и пышности, а потому что они любили и поддерживали друг друга и были в безопасности. Она не могла позволить себе горевать и ожесточиться, но в то же время пребывала в растерянности: жизнь, которую она оставила, и жизнь, которую она вела сейчас, были так далеки друг от друга, что казались одинаково нереальными. Каждый раз, попадая в компанию, Софи слишком сосредоточивалась на созданном ею образе обыкновенной, скучной, преданной своему делу, чтобы можно было думать о чем-то другом, но ночью, лежа в одиночестве на своей узкой кровати, она задавалась вопросом, кто же она на самом деле.

Ханна была единственной, кто знал настоящую Софи Клейн. Софи написала несколько писем в детский дом в Америке и наконец получила ответ: конверт лежал в ящике, который она проверяла дважды в день, в прихожей апартаментов на северной террасе. Сестра сообщала, что она здорова и счастлива и только что съела хот-дог с жареным луком. Хот-дог, очевидно, произвел на нее неизгладимое впечатление, потому что она нарисовала его, в толстой булке с большим количеством красного и желтого соуса. Читая письмо, Софи всхлипнула: она скучала по Ханне отчаяннее, чем когда-либо. Она жаждала ощутить в своих объятиях это теплое, сонное тельце, зарыться лицом в мягкие волосы и вдохнуть их аромат.

Утром мисс Магуайр, которая спала в соседней комнате, подошла близко к Софи, когда они направлялись на завтрак в столовую, и предложила:

– Не хотели бы вы сходить в кино со мной и Джей-Би в эту субботу вечером, мисс Клейн? В городе покажут «Пигмалион» с Лесли Говардом, и это обещает быть потрясающе.

– Как мило с вашей стороны, – смущенно ответила Софи, тронутая приглашением, – но мне нужно успеть столько всего прочитать, что я лучше останусь дома. Спасибо, что подумали обо мне.

– Тогда в другой раз. – Мэгс сочувственно улыбнулась. – А может, мы сходим куда-нибудь в воскресенье и выпьем по чашечке чая? Мы хотели бы помочь вам освоиться. Наверное, вам тяжело одной, вдали от близких. – Ее глаза подозрительно заблестели: она была склонна к сентиментальности и слезам.

– Но я уже чувствую себя здесь как дома, – возразила Софи. – Вы и миссис Джонстон-Берт были так гостеприимны.

Женщины часто приглашали Софи выпить какао или чай в гостиной секретарей и, казалось, почти по-матерински заботились о ее здоровье и благополучии. У Мэгс была швейная машинка, и она предложила подшить одежду мисс Оттолайн. В беседе Мэгс могла легко перевести тему разговора с себя на королеву: например, расспросить о том, что ей нравится (рыбалка, скачки, джин и аперитив дюбонне) и не нравится (непунктуальность, неряшливость, блюда с большим количеством специй). «А герцогиня Виндзорская?» – однажды осмелилась спросить Софи, но Мэгс захлопнулась, как моллюск, и больше никогда не поднимала эту тему.

Однако миссис Джонстон-Берт проявляла живой интерес к биографии Софи и к ее мнениям, и отвлечь ее было труднее. Она хотела знать, собирается ли Софи посещать городскую синагогу, есть ли у нее какие-либо диетические ограничения, о которых она стесняется рассказывать экономке. В конце концов, Софи пришлось заверить Джей-Би, что она вполне довольна, не особенно религиозна, но любит вечерние песнопения в часовне Святого Георгия и предпочитает не говорить о Вене (не примите это за грубость), поскольку воспоминания все еще слишком болезненны.

Она понимала, что любопытствовали они по-доброму. К сожалению, этого нельзя было сказать о мисс Престон: неприязнь, которую она проявила по отношению к Софи в первый день, только усилилась. К счастью, они нечасто сталкивались друг с другом: Софи большую часть дня проводила наверху, в комнате для хранения документов, а мисс Престон в основном работала в кабинете внизу. Однако бывали случаи, когда библиотекарь вызывал их обеих в свой кабинет или просил Софи предоставить мисс Престон документы для предстоящего исследовательского визита, и секретарь неизменно вела себя грубо и отстраненно. Софи подумывала о том, чтобы спросить мисс Престон, не обидела ли она ее чем-нибудь, но решила, что это значило бы придать ее поведению слишком большое значение. И вот однажды утром все встало на свои места.

Софи занимала стол в задней части кабинета, под доской объявлений с разной полезной информацией. По какой-то причине между столом и стеной стоял узкий столик, что делало доску недоступной и затрудняло чтение. Прищурившись в десятый раз, она потеряла терпение, вытащила столик и приставила его к концу своего стола, образовав букву L. Так случилось, что мисс Престон в этот момент в кабинете не было, и она не вернулась к тому времени, когда Софи отправилась на обед. Позже она не появилась в столовой, но в этом не было ничего необычного: иногда она проводила свой обеденный перерыв в городе. В два часа дня Софи вернулась в кабинет и обнаружила там мисс Престон. Она стояла неподвижно, изучая новую обстановку и уперев руки в бока.

– Теперь, по крайней мере, мы можем прикрепить к доске все, что нужно, – любезно произнесла Софи, проходя мимо мисс Престон к столу. – А все эти объявления, должно быть, давно устарели.

– Как вы смеете, – буркнула секретарь низким, угрожающим угрозы.

– Прошу прощения? – Софи уставилась на нее.

Рубиновые губы мисс Престон сжались в тонкую линию, а на бледных щеках запылали два ярких пятна.

– Это мой кабинет, а не ваш, – дрожа от гнева, отчеканила она. – Если вам хочется тут что-то поменять, вы должны спросить моего разрешения.

– Но вы же не пользуетесь этим столом, – возразила Софи. – А такое расположение мебели, безусловно, гораздо удобнее.

– Я работаю в Королевских архивах уже пять лет, – продолжала мисс Престон. – Моя мать восемь