Всех практикантов отправляли на постой к бабке Нине: невысокой, сгорбленной старушке, которая одна жила в крайней избе возле огромного гречишного поля, за которым тянулся мрачный лес, а где-то вдалеке едва заметны были высокие горы. Бабка Нина привыкла, что практикантов к ней направляют. Всё не так скучно одной, живёт-то на краю, а до ближайшей избы шагать да шагать, не больно находишься, тем более зимой, когда морозы трескучие или снег по нескольку дней метёт, шагу со двора не ступишь, а студент на постое, хоть какая-никакая, да помощь. И дрова принесёт, и снег с крыши посбрасывает, и двор почистит, да в магазин сходит или на почту. Всё помощь для старушки. А уж вечерами любила посидеть за столом, кормила практиканта и всё норовила расспросить про житьё-бытьё в городе. Присядет на краешек лавки, облокотится на сухонькую ладошку и слушает, и кивает головой, а сама нет-нет опять о чём-либо спросит, и снова слушает, а то начинала рассказывать: про старые времена, про свою семью, от которой она одна осталась, а все уж давно померли, про деревню, да о том, как… И бывало, до первых петухов просиживали за столом. Пили чай с карамельками и печеньками да всю ноченьку разговаривали…

Борис по весне приехал. Отметился в конторе. Долго слушал председателя, а потом и агроном подошёл. С ним поговорили. Василь Макарыч всё расспрашивал, где учится, на кого, какие оценки, а что про матушку-землю знает, да как обрабатывать и когда… У Бориса голова кругом пошла от его расспросов. А потом они спохватились, что практикант устал с дороги. На крыльцо вышли. Показали на старенький дом, вросший в землю. Сказали, там его ждут. И правда. Не успел на крыльцо подняться, как заскрипела дверь и появилась сгорбленная старушка. Прищурилась, посмотрела на Бориса, о чём-то задумалась, аж бровки сошлись на переносице, погрозила скрюченным пальчиком и пригласила в избу. Так Борис познакомился с баб Ниной: доброй и ласковой старушкой…

Борис поступил в техникум после армии. Вернулся домой и не знал, чем заняться. Хотел на работу устроиться, но мать посоветовала, чтобы он выучился и получил хорошую профессию. Выбор небольшой в городке. Два училища и техникум. Борис поступил в техникум. Учёба давалась легко. Сам напросился на практику в деревню, хотя была возможность остаться в городе в теплицах. Казалось, армию прошёл, ко всему привык, а вот к деревенской жизни трудновато было привыкать…

За окном ещё было темно, когда раздался громкий стук в окошко, а потом заскрипела дверь в избу и донёсся хрипловатый голос агронома, который уже приехал за ним, чтобы показать поля да поговорить за жизнь, как он сказал. Борис выпил кружку молока, в карман сунул чёрствую баранку да пару конфет и помчался вслед за агрономом. А вернулся затемно. Зашёл в избу. Уселся на лавку, чтобы стащить с ног пудовые от грязи сапоги, прислонился к стенке и не заметил, как уснул. Бабка Нина растолкала его. Борис поднялся. Ужинать не стал. Отмахнулся. В горницу зашёл, на продавленный диван повалился, всё зевал да глаза тёр, а потом прислонился к подушке, обнял её и засопел. Так началась практика в деревне…

Постепенно втянулся в работу и деревенскую жизнь. Весь день проводил с агрономом, выезжали в поля, осматривали землю, щупали, мяли, нюхали, чуть ли не на вкус пробовали, а Василь Макарыч ещё успевал что-нибудь рассказать из своей жизни, как его дед учил, когда нужно сажать по весне. И Борис хохотал, представляя, как агроном, будучи ещё мальчишкой, снимал штаны и садился голым задом на сырую землю, проверяя, насколько она прогрелась и можно ли заниматься посевной. Так учил его дед… А потом они отправлялись на склады, где агроном вовсю ругался с рабочими, проверяя запасы семян, и грозил всеми земными и небесными карами, если погубят, потому что он над семенами, как орлица над орлёнком, потом затихал, успокаиваясь, и они отправлялись в сельсовет, где у агронома была маленькая конура, и засиживались, занимаясь бумажной волокитой, как говорил агроном. А бывало, заворачивали к реке. Присаживались на краю обрыва. Василь Макарыч курил, о чём-то думая. Потом вскидывался, обводил рукой окоём, словно что-то хотел показать, и снова плечики горбились, и опять нахохлился, о чём-то продолжая размышлять. И Борис сидел рядышком, поглядывая на дальний лес, на большие холмы, на светлые берёзки, что росли на склоне, и слушал речку, как шумит на перекатах, вскипая белыми бурунами, а потом успокаивается и несёт свои воды в дали дальние. Бывало, Василь Макарыч спохватывался, что пора домой, звал Бориса, а тот отказывался, ещё хотелось посидеть на обрыве. И тогда агроном уходил, а Борис оставался. Допоздна просиживал, а возвращался, дома ждала бабка Нина, чтобы повечерять, а потом сидели и разговаривали. Да обо всём говорили, о работе, об учёбе, про семью спрашивала, да вообще о жизни говорили…

И с Катюшкой познакомился тут же, на обрыве, когда с Василь Макарычем завернули по дороге, чтобы немного отдохнуть после работы. Подошли, а там сидит девчонка, худенькая, словно подросток, с косичками, в линялом платьишке и в галошах. Она сидела, обняв колени, и казалось, никого и ничего не замечала. Сидела, смотрела вдаль, а сама то улыбнётся, то нахмурится, и тогда словно тень по лицу пробегала, а потом опять заулыбается – и веснушки по лицу разбегаются. Встряхнёт головой, ветром разлохматит рыжеватые волосы, она поправит прядку и опять вдаль глядит, а на лице улыбка. А потом едва слышно запела. И песни непонятные для Бориса: медленные, тягучие и долгие. В городе не услышишь такие. Пела и никого не замечала, только она, река и песни…

– О, Катюшка сидит, – воскликнул Василь Макарыч и неловко провёл ладонью по рыжеватым волосам. – Опять песни поёт. Откуда столько знает, даже не понимаю. Я таких не слыхивал, а она поёт. О как! – и подтолкнул Бориса. – Борька, знакомься – это моя соседка, Катюшка Арефьева. Тоже любительница мечтать, как и ты. Знакомься. Глядишь, потом свадьбу сыграете. Хорошая девчонка. Горя знать не будешь, если женишься.

И хохотнул, посматривая на ребят.

– Да ну, дядь Вась, – вздрогнула, протянула Катюшка и, взглянув на Бориса, невольно вспыхнула, и торопливо опустила голову. – Хватит смеяться!

– О, глянь, как она засмущалась, аж раскраснелась, – ткнул пальцем агроном, повернулся к Борису и хохотнул. – О, два сапога пара! Что покраснел-то, Борька? Ага, я так и знал, что Катюшка понравится. Чуяло моё сердце! Слышь, а