– Заводы – рабочим! – кричали участники марша, поднимая вверх сжатые кулаки.

Рабочие махали руками и кричали в ответ.

Десять, двадцать раз этот лозунг прозвучал на площади. Когда наконец он стих, раздалось громогласное ликование: контакт был установлен.

Несколько рабочих подошли к ограждению, чтобы поговорить. Альваро фотоаппаратом Макса снимал студентов, передававших через решетку бутылки пива, сигареты и экземпляры «Сервир ле пёпл» [14]. Еве приятно было видеть его за этим занятием. Она подумала, что он выглядит привлекательно, и ей стало немного его жаль.

Участники марша стали расспрашивать рабочих о том, что требуется находящимся внутри и чем они могут помочь. Они интересовались, почему ворота заперты, в то время как в Сорбонне двери открыты для всех. Могут ли рабочие пропустить студенческий контингент? Рабочие отказались, сказав, что надо защищать машины. Участники марша стали настаивать, говоря, что несколько студентов в сопровождении забастовочного комитета не смогут ничего повредить, и рабочие, поколебавшись, согласились предложить эту идею вождям оккупации.

Вслушиваясь в этот спор, Ева обратила внимание на скрытое темнотой низкое здание справа. Чтобы помешать полицейской облаве, лампы на территории фабрики были сняты или разбиты, поэтому разобрать что-либо было трудно, но на фасаде здания висели два больших полотнища, а на крыше высилось какое-то сооружение. Тут и там виднелись темные фигуры. – Что это? – спросила она.

– Сюрприз, – ответил Макс.

Она бросила на него взгляд:

– Что за сюрприз? Дай угадаю, что-то связанное с Дорис?

Он приложил палец к губам:

– Тсс. Просто подожди и увидишь.

На макушке у Макса волос совсем не осталось. Те, что сохранились по бокам, он отрастил и зачесал в форме буквы S, которая шла над ушами и загибалась вверх на середине шеи. Еве показалось, что он постарел раньше времени. Питер Пэн, у которого внезапно прибавились годы. Возможно, он показался ей таким потому, что сейчас – прямой, степенный, стоящий наравне с мальчишками вдвое моложе и выкрикивающий лозунги, которые он когда-то, будучи членом партии, глубоко не одобрял, – он не мог не олицетворять несовместимость старого и нового поколений левых. В общении с молодыми активистами Макс из кожи вон лез, чтобы показать, что не все социалисты предыдущих поколений были им враждебны. Он, например, утверждал, что был на стороне контркультуры и ее войны против коррумпированной технологии, встраивающей людей в цикл производства и потребления. Он оставил позади старый стиль левой политики, который полностью признавал принцип большого количества потребительских товаров для всех и мертвящий конвейер, который их производил. В отличие от большинства бывших товарищей по партии, он больше не верил, что наличие элит – просто факт жизни. Он был одним из немногих представителей старой гвардии, кто носил с собой сборник цитат Мао и публично призывал к полной победе Вьетконга, а не просто выражал желание заключить мирное соглашение.

Но – она не могла этого не заметить – его взгляды выдавали более глубокое убеждение. Оно заключалось в том, что Европа после войны стала страной блаженных. Другими словами, если европейцы несчастливы, то только потому, что они еще не осознали своего счастья. Отсутствие конфликтов, уровень комфорта, возможность выбора и степень социальной защищенности, недоступные для всех, кроме самых богатых, в предыдущие эпохи, – Макс втайне верил, что пока такое положение будет сохраняться, крупные социальные потрясения в Европе на повестке дня стоять не будут. За массовыми демонстрациями, какими бы впечатляющими они ни были, не последует революция. – Макс, почему ты никогда не работал с «Уэрхаузом», как работал с Дорис?

– «Уэрхаузу» я не нужен, – сказал Макс. – Вы отлично справляетесь сами.

– Значит, Дорис ты нужен?

В качестве помощника Дорис Макс большую часть времени проводил, рыская по Европе в поисках мест – галерей, площадей, поездов, общественных туалетов, в которых она могла бы устраивать свои перформансы.

– Дорис не нужен никто. Так вышло, что мы в художественном плане видим друг друга и хорошо работаем вместе. Просто так получилось.

– Но почему всякий раз, когда мы просили Дорис поработать с нами, она отказывалась?

– Не могу сказать тебе. Она сама принимает решения.

– Я уверена, что, если бы ты сказал ей, что работать с нами – хорошая идея, она бы согласилась.

Чтобы согреться, Макс закрутил шарф крест-накрест на груди и накрыл его отворотами своей куртки. Он положил руку на талию Сайрила и попытался притянуть его к себе. Покраснев, Сайрил оттолкнул его. Макс засунул отвергнутую руку в карман. – Честно говоря, Ева, ты преувеличиваешь мое влияние на Дорис. У нее есть своя голова. Она художница, а я просто ее… как бы ты меня назвала?

– Ментор?

– Так далеко я бы не заходил. Скорее я ее помощник.

– Но она тебя слушает.

– Не во всем. Она отвергает столько же, сколько и принимает.

– Ты думаешь, это хорошая идея – коллаборация?

Макс наблюдал за Альваро, который стоял спиной к перилам и фотографировал происходящее.

– Надеюсь, твой бойфренд присмотрит за моей камерой.

Она ткнула Макса в ребра:

– Ты не ответил на мой вопрос.

Он обнял ее. Поцеловал в макушку.

– Дорогая Ева. Ты такая милая.

– Макс!

– «Уэрхауз» и Дорис делают разные вещи. Группы – не тема Дорис, да, признаюсь, и не моя тоже.

– Очень жаль. И немного несправедливо, если тебе интересно мое мнение.

– Ничего несправедливого здесь нет. Если что-то не происходит, значит, этому не суждено случиться. Ты не можешь заставлять людей быть в твоей банде. Я думал, ты ненавидишь Дорис.

Ева смотрела, как Альваро переводит объектив на других членов «Уэрхауза». Они отвернулись, чтобы не попасть в кадр.

– Я уже не ребенок. Дни, когда я ненавидела Дорис, давно прошли.

Макс искренне улыбнулся ей.

– Рад слышать это, Ева. Театр твоих родителей, те дни, это был бардак, безусловно. Наверное, вам было нелегко. Часть ответственности за произошедшее должна принять Дорис. И, честно говоря, я думаю, что она ее приняла. Но помни, что Дорис тогда тоже была молода. На самом деле ребенок, как ты и твоя сестра. Если ты можешь научиться воспринимать Дорис не только как…

– Шлюху-кокни?

– Именно. Если ты сможешь это преодолеть и посмотреть на нее как на современницу, одну из своих ровесниц, то увидишь, какой прекрасный это человек. И как она талантлива.

– Я пыталась установить с ней контакт. Много раз.

– Через отца? Полагаю, он запретил ей приближаться к тебе.

– Она не отвечает на мои звонки. Когда я приезжаю увидеться с папой, она уходит из дома или идет в другую комнату. – Я поговорю с Полом. Наверное, это из-за него. Если бы Дорис была предоставлена