Толпа, насчитывающая несколько тысяч человек, состояла в большинстве своем из мужчин, в основном – юных. Одна или две девушки, как талисманы, взгромоздились на плечи своих парней. Среди танцев и приветствий то и дело мелькало женское лицо. Изредка из моря красивых причесок выныривал взрослый мужчина. Но все остальные – мальчишки. Нежные мальчики, хорошие мальчики, плохие мальчики, своенравные мальчики, потрясенные мальчики, испуганные мальчики. Мальчики, которые хотели забыть о том, что они взрослые. Мальчики-маоисты, мальчики-троцкисты, мальчики-анархисты, мальчики-либертарианцы. Группы от двух до двадцати человек, качающиеся рука об руку. Перекрикивающиеся через площадь или открытые окна. Воодушевленные, но с озабоченными лицами. Гремят громкоговорители. Летают из рук в руки листовки. Развеваются транспаранты. Поднимаются и опускаются плакаты. А в центре всего этого мальчики, скандирующие:

– Профессора, вы старики!

И:

– Мы существуем! Мы здесь!

И хотя им казалось, что все это спонтанно, они ни на минуту не забывали о публике, для которой выступали: о глазах своих сверстников, фотообъективах, телекамерах, на которые, естественно, они направляли свою спонтанность, рефлекторно осознавая символический потенциал каждого не сделанного, равно как и каждого сделанного ими жеста. Впечатленные серьезностью, остерегающиеся излишнего смеха, хранящие в устах невысказанные вопросы.

Это было самое красивое политическое мероприятие, которое могла представить себе Ева. Оно было похоже на золотой век. Увидев его однажды, ей уже не нужно видеть ничего другого. Великолепно. Однако сверху, в небесах, черные тучи ядерного апокалипсиса никуда не делись, а внизу, в животе, она чувствовала что-то вроде стыда за то, что находится здесь: она не студентка и не представительница традиционного рабочего класса; она слишком старая, чтобы быть новой гвардией, и слишком молодая, чтобы быть старой; она одна из немногих женщин: разве здесь ее место? Она была маоисткой, поэтому знала, как должна выглядеть, что должна делать, но если бы она присоединилась, если бы я стала скандировать и трясти кулаками, действительно ли это была бы я?

Наблюдая за затылком Альваро – небольшим диском бледной кожи на макушке, где преждевременно начали редеть волосы, – она подумала, как часто лежала, прижимаясь носом к этой голове, вдыхая исходящий от него запах шампуня с ароматом мускуса и миндаля. По ночам обнимала его сзади, в позе, в которой, по его словам, ему было комфортно, и часами с ним разговаривала. В своей близости они подражали могущественным французским интеллектуалам. Говоря об искусстве, литературе и кино, они всегда старались смотреть на политический аспект. Они понимали, что их образ жизни и взгляды ставят их в глазах большинства левее левых, но не могли точно определить, к какой части спектра принадлежат, поэтому так много говорили. Они не читали Ленина и не продвинулись в трудах Маркса дальше «Манифеста», но знали своего Мао; она была в этом уверена. На ошибках ее родителей они научились не вступать в официальную Коммунистическую партию и не вестись на все, что говорят русские, хотя они внимательно следили за высказываниями небольших политических групп, маоистских ячеек, и принимали любые формулировки, которые звучали примерно так, как надо.

Но ярость их была прикована к лейбористскому правительству Великобритании – за его отказ проводить сколь-нибудь социалистическую политику и за поддержку американской войны во Вьетнаме. Они мечтали дать волю этому чувству и обратить его на пользу, чем и занимался «Уэрхауз». Но теперь, когда они стали частью этого великого события, причем во Франции, они чувствовали разочарование. По крайней мере она. Ева думала, что Альваро чувствует то же самое. Они не могли винить в этом саму революцию. Она была больше и прекраснее, чем все, что они могли пожелать. Дело могло быть только в том, что они были разочарованы в себе, друг в друге.

Действительно ли мы те, кем себя считаем?

После того как человек, ставший за ящик, проревел в мегафон короткую речь об оккупации «Рено», толпа двинулась прочь, слившись в поток при пересечении бульвара Сен-Мишель, и вышла на улицу Вожирар. Они шли под транспарантом, подготовленным маоистской фракцией:

ТЕПЕРЬ СИЛЬНЫЕ РУКИ РАБОЧЕГО КЛАССА

ДОЛЖНЫ ВЗЯТЬ ФАКЕЛ ИЗ ХРУПКИХ РУК СТУДЕНТОВ

Когда они прошли мимо оккупированного «Одеона», к ним присоединились еще несколько сотен человек, вызвавших громкие аплодисменты.

– Улицы наши! Пойдемте с нами на «Рено»! – кричали они зевакам, направляясь по улице Вожирар в сторону рабочих кварталов на юго-западе.

Ева чувствовала себя одиночкой на карнавале. Она намеренно держала дистанцию от Альваро и остальных, но старалась не терять их из виду. Тем участникам марша, которые подходили к ней, предлагали сигареты, заигрывали, пытались продать «Юманитэ Нувель» [13], она вежливо, но твердо отвечала:

– Нет, спасибо.

Время от времени Макс поворачивался назад и говорил что-то вроде:

– Видите мужчину с носом? Нет, не смотрите сейчас! Это кинорежиссер Ги Эрно. У него хватило наглости оказаться здесь, с его-то фильмами.

Когда они прошли семь километров до Исси-ле-Мулино, уже смеркалось. Они двигались по плохо освещенным улицам, обходя горы мусора, затыкая носы от вони, обращаясь к людям, которые толпились в дверях бистро, с новой силой подпевая алжирцам, которые выстраивались вдоль дороги.

– Да здравствует Фронт Освобождения Алжира! – кричали маоисты.

Арабы с опаской наблюдали за происходящим, некоторые улыбались или смущенно кивали. Никто не присоединился к маршу.

Демонстранты пересекли Сену, и когда они приблизились к площади, за которой находился завод «Рено», их сердца бешено колотились. Это волнение заражало и Еву, даже в одиночестве она поддалась ему. Она подбадривала остальных, пела и порой бессвязно кричала; ей это было приятно.

На другой стороне площади, преграждая путь, стоял грузовик с громкоговорителем. Наверху стоял представитель Коммунистической партии.

– Спасибо, что пришли, товарищи, – говорил он в свой новенький микрофон. – Мы ценим вашу солидарность. Но, пожалуйста, без провокаций. Не подходите слишком близко к воротам завода. Если приедет полиция, не провоцируйте ее. И поскорее возвращайтесь домой. В ближайшие дни вам понадобятся все ваши силы.

Насмехаясь и издеваясь над мужчиной, заглушая его слова взрывами «Интернационала», участники марша двинулись мимо грузовика, обтекая его борта.

– На хуй Сталина! – крикнул мужчина рядом с Евой, когда они проходили мимо.

Еве это понравилось. Она засмеялась, захлопала в ладоши и присоединилась:

– На хуй советские репрессии! Да здравствует председатель Мао!

Дойдя до фабрики, участники марша стали стучать по металлической ограде и трясти цепи, запиравшие ворота. Снаружи были видны два здания: слева трехэтажное, справа двухэтажное. В том, что повыше, горел свет. В окнах и на крыше виднелись группы рабочих. Некоторые сидели