Как она меня уговорила, я, естественно, не помню. Наверно, сказала, что конфетку даст. Много ли надо 7-летнему ребёнку? Так что могло быть всякое. Котлеты, наверно, были бы вкусные… Да…

Эльза Витальевна

Мама приобрела судочки, и сестрица ходила в садик за пайками. Она была достаточно пухленькая. Мы все были пухленькие, потому что до Блокады хорошо питались.

Сестрица получила пайки и возвращалась обратно. А позади шёл мужчина: «Девочка, ты куда идешь? Что несешь?»

А видно было, что у неё судочки в руках, значит, еду несёт.

«Кто тебя дома ждёт?» – «Братик и сестричка».

Проходят они мимо трамвайных путей. Вышла стрелочница и зазывает её:

«Видишь?» – кивает на мужчину.

«Вижу. А что я должна была делать?»

Стрелочница оставила сестрицу у себя до конца смены, а потом провела домой.

Когда сестра рассказала маме, та больше не отпускала нас из дома.

Ирина Александровна

Мама у меня была добрая, наивная. Идёт как-то по улице, держит в руках наши карточки. Мужчина какой-то подошёл, выхватил – и всё. Остались без ничего. Даже без этих 125 г хлеба. Что там за хлеб был? Один воздух, кушать нечего. А мы и без этого остались.

Что делать? Мама пришла к своей начальнице, говорит: «Выручайте меня, карточек нет».

У тети Веры, маминой начальницы, муж служил в Кронштадте. Морякам давали пайки и шоколад. У них было двое детей. Поэтому он старался один-два раза в неделю приносить им свой паёк.

Тётя Вера пожалела маму и стала делиться с нами шоколадкой. С собой не давала – знала, что мама слишком добрая, может ещё кому-то. Поэтому всегда разламывала нам кусочек пополам, мы съедали – и она говорила, когда прийти в следующий раз. Так тётя Вера три дня кормила нас шоколадом. А потом мы получили карточки на следующую декаду.

Тётя Вера говорила маме: «Будь внимательней, Аня, я тебя прошу! У тебя ж маленький ребёнок!»

Вот так тётя Вера и её шоколадка спасли нам жизнь.

Зоя Георгиевна

Как-то я дежурила в типографии ночью. Укрылась своим пальто и уснула. А в кармане были карточки. Проснулась – карточек нет.

Мама была в ужасе! Говорит: «Помочь я тебе ничем не могу». Потому что сама умирала.

Это был декабрь 1941 года. Я перестала ходить домой – экономила силы. Спала прямо в типографии, на полу у печки.

Одна женщина принесла соль – такую прозрачную, как льдинка. Отломила мне кусочек, и я сосала эту соль, как конфету. Сейчас возьми в рот соль…

В другой раз женщины приносили сухую горчицу. Вымачивали её, воду сливали, потом снова вымачивали, воду сливали. И ещё раз. Затем смешивали с типографским клеем. Одна сотрудница принесла тальк – это ведь не мука, это металл. Но все равно и его туда добавили. Замесили, наделали лепёшек. И мне досталось две штуки. Вот, что мы кушали.

26 декабря добавили норму хлеба. Старшая сестра, Лидия, работала на фабрике. Как рабочая, она получила дополнительные карточки на 100 г хлеба. И отдала их мне.

А 31 декабря я уже могла получить карточки на следующий месяц. Проснулась утром – и ничего не вижу. В глазах темно. Я кричу: «Мама, я слепая!»

Мама послала Татьяну за хлебом. У нас булочная была через дорогу. Сестра принесла хлеб. Я съела – и прозрела.

Эльза Витальевна

В ящике письменного стола лежал наш хлебушек. Все знали: это мой угол, это – брата, а тот – сестрички. Мой, конечно, самый первый уходил. И они потихоньку мне добавляли, потому что я поменьше была.

А когда холодно стало, уже не ходили. Сестрица вставала: «Лежите, грейтесь. Холодно же!»

Какие были одеялка, шубейки, платки – всё было на нас.

Эдуард Николаевич

У мамы была железная система. Получали тогда какую-то крупу. Допустим, пшено. Мне почему-то именно пшено запомнилось. Мама брала грамм 100. И кастрюлю – наверно, литров 5. Но, может быть, 3-литровую. Так вот, на полную кастрюлю воды – чашечка крупы. И, собственно, всё. Я даже не знаю, откуда соль брали.

И вот, она наливает в тарелку по 2 поварешки получившийся водички – это наш бульон. И немного крупицы. Это получалось второе блюдо, каша.

Но ели строго по расписанию. Утром часов в 10—11. А вечером – в шесть —около семи.

Зоя Георгиевна

В октябре уже чувствовался голод. Мы с Таней пошли на рынок. Там магазин «Силос» – и очередь. Раз очередь стоит, и мы встали. Стоим, и даже не знаем, за чем. А давали такие плитки – дурынды. По плитке на руки. И мы получили, идём домой, радостные, хотя и не знаем, что это такое. Но ведь хочется грызнуть! А они же твёрдые.

Размачивали, ждали, когда она поскорее размокнет. Скушали – потом животы болели. Мама говорила: «Не ешьте, ждите, когда она совсем размякнет».

Но терпения совсем не хватало. Так хотелось кушать!

Ирина Александровна

Старались помогать друг другу. Мамочка моя рассказывала, идёт с Васильевского острова, несёт домой судочек с едой. Впереди мужчина идёт. И вдруг – падает. Мама подбегает к нему, а он уже умер.

Во время Блокады мужчины умирали чаще, чем женщины. У женщин, девушек, девочек, даже худых, есть прослойка жира. И они выдерживали это все. А мужчины – нет.

Эдуард Николаевич

Папа работал на заводе. Он очень тяжело переносил Блокаду. Сильно похудел. Причем женщины как-то держались и страдали меньше. Моя мама до Блокады весила примерно 65 кг. Во время голода стала весить 45.

Был ноябрь-декабрь. Самые трудные месяцы. Папа еле-еле ходил на завод. Он ещё курил и ходил к магазину, менял хлеб на «чикарик», чтобы пососать. На наш шестой этаж поднимался с большим трудом.

Самое главное – это была необходимость – нужно было всё время двигаться. Выживали те, кто сопротивлялся. А если люди падали духом, ложились – тогда надежд на то, что они встанут, оставалось очень мало.

Эльза Витальевна

Мама была сильная. Она нам никогда не рассказывала, как тяжело было. Никогда не плакала. Никогда. Она ещё песни пела.

Всё время надо было что-то крутить, что-то делать. Мама всегда находила нам какую-то работу. Она читала – мы втроем чулки распускаем. Потом сестрица читала, мы с братиком распускали.

Как-то мама всё время заставляла нас: движение, движение, движение. «Давайте уберем! Передвинем мебель – может, так теплее будет».

То сдвинем кроватки, то раздвинем. То поперёк все вместе ляжем. Она не унывала. Вот это самое основное. У неё были какие- то серёжки —пойдёт, на что-то поменяет. Кто-то собирал все это – золото, украшения, одежду. И меняли. На что? На еду, конечно.

Зоя Георгиевна

Потом я уже не хотела ходить на чердак. Тревога – а мне все равно. Такое безразличие… Управдом знала, что я всегда была активная. А здесь смотрит – меня нет. Пришла и стала уговаривать: «Зоя, пойдем!»

Я говорю: «Нет. Он всё равно не будет кидать зажигательные бомбы днём».

И тут как бабахнет! На меня повалился буфет. Она закричала. Кое-как вдвоем поймали этот буфет, поставили на место. Я говорю: «Пусть в меня попадет бомба! Пусть я уже умру!»

Часть 5. Блокада. Смерть

Зоя Георгиевна

В ноябре уже ничего не было. Да и готовить не на чем было. Газа нет. Перешли на примус – керосина тоже нет. В октябре-ноябре хоть было электричество. Слабенький, но ещё был свет. А потом и его не стало.

Буржуйки у нас не было. Мама воспитана няньками. Она не умела такое сделать.