– Нет.

– Твой отец никогда его для тебя не писал?

– Я не просила.

– Я напишу его для тебя столько, сколько попросишь. Выгравирую его у себя на сердце, если захочешь. – Он опустил губы к моему виску и коснулся ими волос. – И научу тебя писать мое.

Он потерся носом о мое ухо, челюсть, висок. Мне стало сложно думать связно. И вообще думать. Вскоре Эфраим это заметил и рассмеялся глубоким теплым смехом.

– Ну что ж, мистрис Баллард, приступим к учебе. – Он пододвинул к себе бумагу, поправил перо и чернила, потом раскрыл Библию где-то в середине. – Знаешь, которая это книга?

Я покачала головой. Откуда бы?

– В церкви ее для проповедей не используют. И наверняка твой отец никогда ее не читал за столом после ужина.

– И что это за книга?

– Песнь Песней. – Он провел по заголовку пальцем, а я попыталась проследить взглядом за его движением, гадая, какие значки соответствуют какому слову. – Почитать тебе?

– Да, пожалуйста.

Эфраим принялся читать, ставя палец под каждым словом и медленно передвигая его при чтении. Я следила глазами.

– Песнь песней, песнь царя Соломона, – сказал он. – «Да лобзает он меня лобзанием уст своих! Потому что ласки твои лучше вина».

Я попыталась скрыть улыбку, но он заметил ее прежде, чем я успела стереть ее с лица. Эфраим повторил строку, но на этот раз вплотную прижавшись губами к моим губам.

Да лобзает он меня лобзанием уст своих, подумала я. Я вовсе не против.

Я невольно задумалась, говорится ли в книге про его язык, потому что им Эфраим тоже активно пользовался.

– В Библии так написано? – спросила я, когда он сделал передышку.

– Да, там вообще много интересного.

До сих пор я не замечала, какой усталый у него вид. Щетина на подбородке, темные круги под глазами. Эфраим зевнул. Кровать в доме была одна, и мы с ним вдвоем там едва помещались. Но Эфраим подумал даже об этом.

Он поднял меня на ноги.

– Пойдем со мной.

Эфраим проводил меня до спальни. Открыл дверь. Подвел к кровати. Взял мои руки в свои.

– Я обещал не трогать тебя, пока ты не будешь готова. И я исполню это обещание, чего бы мне это ни стоило. Но ты моя жена, Марта. И я бы очень хотел разделить с тобой твою постель.

– Мою?

– Я ее специально для тебя сделал.

Я ответила ему быстрым поцелуем.

– Это знак согласия?

Я кивнула.

– Да, я предпочитаю спать в тепле.

– Тогда предоставь мне честь тебя согреть.

Эфраим отвернулся и дал мне раздеться спокойно. Я залезла в рубашке в постель, ожидая, что он ко мне присоединится, но он прежде обошел дом и погасил свечи. Комната наполнилась дымом, а свет теперь исходил только от светящихся углей в очаге. Когда я услышала, как его одежда падает на пол, сердце у меня в груди отчаянно заколотилось. На постель рядом со мной опустилось что-то тяжелое. Потом Эфраим приподнял одеяло, и я почувствовала дуновение воздуха. А потом он вытянулся рядом со мной.

– Можно тебя обнять? – прошептал Эфраим.

– Да.

– Тогда иди сюда. И давай спать.

Эфраим притянул меня к своей груди и прижался ногами сзади к моим ногам. Если бы мы находились в вертикальном положении, я сидела бы у него на коленях. Но мы не находились в вертикальном положении. Мы лежали в постели, не вступая в брачные отношения. И в то же время ничего столь интимного я еще никогда не делала.

* * *

И только позже, лежа без сна, который никак не шел, прижавшись для тепла к спине Эфраима и слушая его медленное и ровное дыхание, я позволила себе представить то, чем мы могли бы этим вечером заняться в темноте. Я думала, каково было бы чувствовать его руки на своем теле. Какие места он мог бы изучать губами и языком. Я думала о соитии, не включавшем в себя боль, страх и насилие. Я представила себе, как доверилась бы теплым и нежным рукам мужчины, которого любила, и почувствовала, что мне становится жарко. Мне так хотелось перекатиться на спину и потянуть его за собой, что ни о чем другом я думать не могла. Но я так и лежала с открытыми глазами, уткнувшись носом в его гладкую теплую спину, позволяя ему овладеть мною хотя бы в мыслях.

Я глубоко погрузилась в эту фантазию, и тут раздался его низкий голос:

– Ну как, Марта, приятно? То, что я с тобой делаю в твоих мыслях?

От удивления я отдернулась.

– Нет, – прошептал Эфраим, потянулся назад и снова перекинул мою руку себе на грудь. Положив мою ладонь себе на сердце, он накрыл ее своей. – Не останавливайся. Я уверен, что бы ты там ни воображала, мне это очень нравится.

– Я думала, ты спишь.

– Я чувствовал, как ты ресницами касаешься моей спины, – объяснил он. – Так я и понял, что ты не спишь. Ты с каждой секундой становилась все теплее. – Эфраим рассмеялся. – И я невольно гадаю, что именно ты себе воображала, будто мы делаем у меня в кровати.

– Ты же сказал, что это моя кровать.

– Да, верно, любимая. И когда ты будешь готова к тому, чтобы я делал в реальности то, что я делал у тебя в фантазии, мы найдем твоей кровати новое применение.

III

Снежная буря

Январь 1790 года

Одних спасает грех, губи́т добро других.

Уильям Шекспир. Мера за меру

Форт-Вестерн

Пятница, 1 января

В первый час первого утра этого нового десятилетия я хороню ребенка. Он мертворожденный. И маленький. Не больше пяти фунтов, и в этот жестокий мир прибыл на месяц с лишним раньше срока.

– Как-то неправильно отправлять его в землю без имени, – говорит Эфраим.

– Она отказалась дать ему имя. Точно так же, как отказалась назвать отца.

Он поворачивает маленький сверток, который держит в левой руке, и накрывает его ладонью правой.

– Натан, – объявляет он.

– Эфраим, – предупреждаю я. – Мы не имеем права.

– А кто узнает?

Эфраим оглядывается. Смотрит в темное небо, затянутое облаками. В лес. Потом он снова обращает на меня взгляд своих синих глаз, и в их глубине отражается свет фонаря.

– Нельзя отправлять его в землю без имени, – повторяет он.

Я слишком устала, чтобы спорить. Руки у меня натерты до крови и покрыты пузырями от копания могилы, спина болит.

– Ну хорошо. Пусть Натан.

Могила уже достаточно глубокая – больше фута в глубину и ширину, – но копать ее было ужасно тяжело, понадобились и лом, и кирка. Эфраим хотел выкопать ее сам, но я велела ему остаться с семьей роженицы. Он здесь только по счастливой случайности. Когда я уходила вчера вечером, Эфраим собирался в Форт-Вестерн, но погода испортилась, так что мы пересекли реку вместе, и он зашел за мной к роженице после того, как навестил Джеймса Уолла.

Я ничего не смогла сделать ни для матери, ни для ребенка. Крошечный мальчик появился из тела матери уже мертвым, а она – ужасно напуганная и незамужняя – никого не назвала, оставив имя отца в тайне. Только плакала. Потом кричала. Потом затряслась. Трястись – это нормально. Большинство матерей после родов не могут перестать дрожать. Но тут все было по-другому. Дрожь шла у нее изнутри и не прекращалась. Она была дикой, безумной, и я ушла, только когда девушка