— Не опоздали. Изяслав ещё здесь.

— Слава Богу, княже, — с заметным облегчением выдохнул сотник. — Слава Богу…

Вокруг великокняжеского подворья толпился народ, иные и заглядывали за ворота, стараясь поближе оказаться к полочанам. Почувствовав пристальные, недружелюбные взгляды монаха в чёрной рясе и остроконечной куколи, Всеслав поправил верхнюю полу плаща, прикрывая серебряное Перуново колесо на чёрном шнурке. Радомир неодобрительно покосился в его сторону:

— Зачем, княже, веры предков смущаешься? Носишь оберег, так носи с честью. Отец твой громовержцу-батюшке кланялся.

— Не смущаюсь, — отмахнулся Всеслав. — Но не время родной верой щеголять. Не носят же крест напоказ, и я не стану.

А люди не слышали этого тихого разговора. Кто-то тайком крестился, кто-то расталкивал других, пробираясь поближе. Тимофей, вытянув из калиты горсть длинных медных гривен, швырнул деньги в толпу; те, кто победнее, ринулись в драку, другие же остались от свалки в стороне. Бояре видели, как иные смотрят на князя Всеслава: едва ли не с благоговением, с верой и нескрываемой надеждой. Отнять у человека можно всё: и дом, и честь, и все искренние слова, только веру отнять нельзя. И народ верил в то, что полоцкий князь, князь-волхв, князь-чародей, сильнее княжича Изяслава, и то, что он правит в далёком уделе, а не в стольном Киеве, только укрепляло их веру в его силу: сей день надо быть храбрым и честным, чтобы оставаться в стороне от назревающей грызни за Киев.

Всеслав и Изяслав спешились друг напротив друга, обменялись учтивым поклоном. Туровский князь заметил, как киевляне потянулись рекой к воротам подворья, узнав гостей с севера, и с неудовольствием приказал кметям, стоявшим в карауле, разогнать особенно любопытных. «Обо мне в граде моего отца столько не говорят, сколько об этом… чародее, — мелькнула неприязненная мысль. — Зачем приехал? Навряд ли о мире просить. Неужто про боярина своего так скоро догадался?» Но своим видом Изяслав не показал волнения ни на миг, наоборот — его красивое, точёное лицо оставалось холодным и бесстрастным.

— Здравия и мира вашему дому, — Всеслав как гость первый приветствовал хозяев по обычаю, только не поклонился, словно позабыв.

— Будьте гостями, — без тени улыбки кивнул в ответ Изяслав. — Киев — родной дом для всех.

— То-то и манит моих бояр этот «родной дом», — с иронией заметил Всеслав. — Здесь говорить будем, или войти пригласишь?

В его тоне явственно слышалась прохладная усмешка, отчего сыну Ярослава стало не по себе. И на мгновение ему почудилось, что рядом с ним стоять холодно: до того суровым и пристальным был взгляд спокойных серых глаз полоцкого князя. Но тем не менее Изяслав, переборов в себе нечаянное замешательство, широким жестом и хозяйским кивком головы пригласил гостей из Полоцка войти в киевский терем.

Старшим дружинникам было приказано дожидаться внизу, в столовой горнице. Для них там собрали щедрый пир. Гусляры в полутёмном углу бренчали на железных струнах, глуховатыми голосами подтягивая подблюдные песни, тройка братьев-скоморохов плясала и кривлялась в освещённой факелами бревенчатой галерее. Изяслав, морщась от так неприятных ему старых русских забав, быстрым шагом прошёл до своей светлицы, дождался шедших позади него отца и Всеслава, пропустил их вперёд. Здесь, на третьем полу терема, шума с улицы и с первого пола слышно не было, только изредка доносились взрывы хохота: юные плясуны смешили бояр.

Всеслав, скрестив руки на груди и больше не утаивая свой Перунов оберег, прошёлся от двери и широкого окна, остановился напротив дубового стола, за которым расположился Изяслав.

— Долго тянуть не к чему, — начал он холодно и без предисловий. — Мой боярин сбежал к тебе, предав нас. Знаем, что он тебе карту нашего удела передал, рассказал о нашей дружине и граде. Что делать хочешь, Изяслав Ярославич?

— Был боярин твой, стал наш, — уголок побледневших губ Изяслава нервно дёрнулся. — Знать, не хочет он тебе служить, раз сбежал. Да только он тебе не холоп, чтоб ты искал и возвращал беглого. Вольный человек. Хочет — служит, не хочет — уходит. А с Киева выдачи нет.

— Нет, значит? — Всеслав прищурился, серые глаза его метали молнии, хотя сам он казался удивительно спокойным. — А с Полоцка есть. Так вот же тебе.

С этими словами он обернулся к великому князю, доселе молча слушавшему бесстрастную перепалку:

— Знай, княже Ярослав Владимирович, что сын твой — предатель земли русской и изменник божий. Три солнцеворота назад лично с ним и с братьями его крест целовали на вечном мире и дружбе, а он по весне поход на Псков готовит через Менск и Полоцк. Смуту сеет в моём уделе, на что права ему никто не давал.

Изяслав побледнел и вскочил с изразцового трона…

— Это правда? — глухо спросил старый князь. Пристально вглядываясь в смущённое лицо сына, он крепко, до белизны в пальцах сжал узловатый посох. Изяслав не нашёлся, что ответить, замер на месте, вцепившись одной рукой в резную спинку стула. Взгляд его, показавшийся каким-то будто бешеным, метался по широкой горнице. И вдруг он выдернул клинок из узких расписных ножен, коротко замахнулся, но Всеслав сильной и твёрдой рукой перехватил его запястье.

— Что ты делаешь? — тихо промолвил он. — В своём родном доме железом размахиваешь? Ты на кого руку поднял, на меня? Или на отца своего? Одумайся, Изяслав! Опомнись!

Он выпустил его, и княжич в бессильной злобе рухнул обратно на алый бархат, покрывающий сиденье трона. Опустив руку, Всеслав ненароком задел кубок с вином, стоявший на краю; золотая посуда опрокинулась, и тёмные бордовые дорожки, сливаясь и разливаясь, словно ручейки, побежали по чистой бересте. Все трое как заворожённые смотрели на растекающееся вино: страшное это было зрелище, жуткое.

— Как кровь… — шёпотом заметил Изяслав и вдруг снова вскинул голову, сверкая изумрудной зеленью глаз: — Не пролита она ещё, но прольётся, прольётся, вот крест! За Киев, за Север, за всё, за всё ответишь, Всеслав Чародей!

— За что? — спокойно изумился тот. — Видят боги, я на чужие уделы не заглядывался и клятву крестную ни словом, ни делом не нарушил.

И снова обернулся к Ярославу:

— Выйдем, великий князь. Без него потолкуем.

Бросив полный сомнения и недоверия взгляд в сторону среднего сына, Ярослав Владимирович развернулся, горбясь, словно под тяжестью, и неспешно вышел из горницы. Всеслав, не оборачиваясь, направился за ним, и вскоре их шаги