И она потянула Игоря за руку.

Игорь, изумлённый своей слабостью, поддался Агафье.

Ефросинья после третьих родов неимоверно раздалась в плечах и бёдрах, стала какая-то тяжеловесная и неповоротливая. И хотя её лицо дышало свежестью и юной красотой, Игорь больше не чувствовал былой приязни к жене, не находил прелести в её телесной наготе. Вдобавок Ефросинья всё время с утра до вечера была занята новорождённым сыном, почти не уделяя супругу внимания и ласки. Она даже спала теперь отдельно от Игоря, рядом с колыбелью Святослава.

Агафья же в свои тридцать лет не страдала излишней полнотой, все линии её тела были округлы и приятны для мужского глаза. Телесная гибкость сочеталась в ней с женственностью, которая так и сквозила в каждом повороте плеч, движениях рук, наклоне головы… Уста Агафьи, на первый взгляд невзрачные, преображались в улыбке, а её колдовские зелёные очи могли заворожить кого угодно.

То ли на Игоря вдруг нахлынули воспоминания юности, то ли столь сильно на него подействовал призывный взгляд Агафьи. Отбросив колебания, Игорь увлёк Агафью за печь и заключил её в объятия. Долгий страстный поцелуй и вовсе распалил обоих. Желая большего, Игорь принялся задирать на Агафье сарафан, но шаги за дверью остановили его.

– Ступай в теремную часовню, – шепнул Игорь Агафье.

Ефросинья, накормив сына и укачав его, стала разыскивать Агафью, но нигде не могла её найти.

Наконец челядинцы сказали княгине, что Игорь отправился на верховую прогулку и взял Агафью с собой.

…Игорь и Агафья не спеша ехали по заснеженной дороге. Под Игорем был гнедой жеребец, под Агафьей – белая лошадь.

Агафья, надев штаны, какие носят половчанки, и короткий половецкий кожух, сидела на лошади по-мужски. На ней была отороченная горностаем шапочка и белые варежки.

Дорога уводила к синевшему впереди лесу.

Позади на заснеженной равнине темнели бревенчатые стены и башни Путивля, вознесённые на валах. Над стенами маячили вдалеке на фоне голубых небес маковки церквей с крестами.

Игорь, удерживая рвущегося в галоп коня, поглядывал на Агафью с игривой улыбкой.

– Сколь горяча и необузданна была ты в часовне, Агафьюшка, – молвил он. – Будто все жизненные соки пробудились во мне, когда я возлёг на тебя. Красою телесною не сравнятся с тобою даже греческие богини из языческих времён, а своею неутомимостью ты превзойдёшь любую смертную женщину! Дай я тебя поцелую, ненаглядная моя!

Игорь наклонился к Агафье, которая с готовностью подставила ему свои розовые уста.

Признания Игоря наполняли Агафью упоительной радостью и сладостной истомой.

Разгорячённая поцелуем, Агафья не осталась в долгу.

– Ты тоже был хорош, мой милый, – промолвила она, не пряча счастливых глаз. – Надеюсь, мои стоны не прогневили Бога, ведь то были стоны блаженства. С твоим… – тут Агафья употребила вульгарное словечко, – я бы вовек не расставалась!

У Игоря, польщённого такой похвалой, вспыхнули щёки.

Так, возбуждая друг друга взаимными интимными похвалами, они доехали до леса.

Величавые сосны заслонили своими вечнозелёными ветвями голубое небо у них над головой. В сосновом бору снега было меньше, чем на равнине. И звуки здесь казались более явственными.

Игорь и Агафья, не сговариваясь, понизили голоса.

Свернув с дороги, они долго ехали напрямик через лес, пока не выбрались на опушку. Перед ними расстилалась заснеженная луговина, посреди которой возвышался стог сена. За березняком в низине слышался лай собак – видимо, там была деревня.

Игорь и Агафья спешились возле стога. Их мысли были заняты друг другом, они были одержимы одним-единственным желанием.

Зарывшись в душистое сено с головой, любовники не заметили, как померк короткий ноябрьский день. Стало заметно холоднее.

Прежде чем снова сесть верхом, Игорь и Агафья тщательно оглядели друг друга со всех сторон, стряхивая с одежды приставшие былинки сухой травы.

На обратном пути Игорь заговорил об Олеге:

– Правда ли, что он в поход на половцев собирается?

– Правда, – ответила Агафья. И тут же спросила: – Это ты ему сказал, будто Изольду половцы убили?

Игорь кивнул.

– Ничего другого мне не оставалось, – вздохнул он, – надо же было как-то угомонить Олега.

– На самом деле Изольда жива? – Агафья пытливо взглянула на Игоря.

– Жива, – сказал Игорь, – но об этом молчок!

– Откуда тогда взялось окровавленное Изольдино платье?

Пришлось Игорю поведать Агафье про освобождение Вышеслава и Изольды из половецкого плена. И про то, что одно из своих платьев Изольда отдала на подстилку для раненого дружинника.

– Дружинник тот на возу ехал до самого Путивля, – молвил Игорь, – вот и платье Изольды сюда же приехало вместе с ним.

– Где сейчас Изольда? – опять спросила Агафья.

– Далеко, – нехотя ответил Игорь, – в Переяславле-Залесском.

– И Вышеслав с нею?

– Конечно.

– А Олег думает, что он бежал в Царьград. Это с твоих слов небось?

– С моих, Агафьюшка.

– Какой ты хитрый, Игорь. Ой, какой хитрый! – Агафья засмеялась.

– В народе говорят: «Хитрость – не порок, как и зевота – не болезнь», – усмехнулся Игорь.

До Путивля они добрались уже в сумерках.

Простодушная Ефросинья ни в чём не заподозрила ни супруга, ни Агафью. Она и сама обожала конные прогулки и за ужином сожалела, что из-за новорождённого Святослава вынуждена ограничить себя в этом.

– А как прокатились вы? Где побывали? – расспрашивала Ефросинья Игоря и Агафью.

Изрядно проголодавшийся Игорь был малоразговорчив, налегая на рыбные расстегаи и пироги с капустой.

Ефросинье отвечала в основном Агафья, причём она делала это с такой непосредственностью, с такой невозмутимостью лгала Ефросинье прямо в глаза, что Игорь поражался в душе такому самообладанию Агафьи.

Однако образчик истинного самообладания Агафья явила Игорю на другой день.

Любовники уединились в светёлке рано поутру, полагая, что в этот предрассветный час их никто не потревожит. Игорь уже обнажился, чтобы соединиться с ожидающей его на ложе Агафьей, когда раздался негромкий стук в дверь.

На вопрос Агафьи, кто к ней пожаловал в столь неурочный час, из-за двери прозвучал слегка встревоженный голос Ефросиньи, просившей впустить её.

Растерявшийся Игорь заметался было по комнате, но Агафья спокойно взяла его за руку и спрятала за массивным дубовым столбом, поддерживающим потолочные балки. Свет от светильника, стоявшего на столе, достигал как раз до этого столба.

Игорь замер, прижавшись спиной к этой опоре, на самой границе света и тьмы.

Агафья, набросив на себя тонкую сорочицу и сунув одежду Игоря под скамью, пошла отворять дверь.

Оказалось, что Ефросинья пришла поделиться с подругой каким-то встревожившим её наблюдением за поведением маленького Святослава.

– Не хворь ли это? – вопрошала она. – Не сглаз ли?

Агафья усадила Ефросинью к столу и