– А каким образом это вас касается, полковник?

– Таким, что это вопрос закона! Закон четко ограничивает то, какие показания она может давать.

Я пробираюсь через толпу, держа в руке сумку, и, не обращая внимания на Норта, обращаюсь прямо к Вуду:

– Я повитуха, и законы Массачусетса и округа Мэн позволяют мне давать показания в суде без отца или мужа. Я это делаю в суде у Джозефа Норта по многу раз в год, и он ни разу не возражал.

Норт качает головой, поднимает руку, для большей выразительности еще и пальцем тыча, а потом и сам подходит к столу.

– Законы Массачусетса гласят, что повитуха может давать показания по вопросам отцовства. В слушаниях по таким вопросам, как сегодняшний, у нее подобного права нет.

– Можно сказать, что сейчас тоже речь идет о вопросе отцовства, – говорю я.

– Это обвинение доказать невозможно!

Впервые за сегодняшний день Обадия Вуд выглядит неуверенно. Он смотрит на Норта, потом на меня, но ничего не говорит и не комментирует возражения Норта. Молчание затягивается, и Норт держится все увереннее.

Я крепче сжимаю сумку.

– Прошу вас, ваша честь, мой отец умер много лет назад, а мой муж…

– Здесь! – кричит Эфраим через весь зал суда, прямо от входа. – Я здесь!

Эфраиму нужно время на то, чтобы выйти вперед. В Доме собраний столько народу, что сесть давно негде, и ему приходится протискиваться между десятками стоящих, чтобы добраться до меня. Когда муж подходит, я чувствую, что от него пахнет конем, потом и ветром, и понимаю, что он скакал вовсю, чтобы успеть на заседание. Эфраим успокаивающе сжимает мне руку.

– Извини, – шепчет он мне на ухо. – Потом объясню.

Эфраим поворачивается к судье и улыбается. Он знаком с Обадией Вудом, но ради слушателей представляется.

– Я Эфраим Баллард, муж Марты, и прошу прощения за опоздание. – Он сурово смотрит на Норта. – Оно произошло помимо моей воли.

– Спасибо, что приехали, мистер Баллард, – говорит Вуд и кивает мне. – Пожалуйста, расскажите суду, что вы знаете о событиях десятого августа.

– Я пришла к мистрис Фостер девятнадцатого августа и увидела, что у нее серьезные травмы. Я повитуха и больше тридцати лет лечу женщин. Я знаю, какие травмы бывают от изнасилования, и у Ребекки были одни из худших, когда бы то ни было виденных мною.

– Она лжет, – рычит Норт.

– Это ваша единственная защита? – раздраженно отзывается Вуд. – Что любая женщина, которая вам противоречит, лжет? Продолжайте, мистрис Баллард.

– Я своими глазами видела травмы, которые она получила после нападения. У нее было множество синяков и ссадин. Разбитая губа. Я перевязала ей раны, помогла вымыться и выслушала в подробностях обо всем, что с ней случилось. С тех пор она не изменила ни одной детали своего рассказа.

Обадия Вуд чешет подбородок.

– А как суд может быть уверен, что вы с мистрис Фостер не вступили в сговор с целью ложно обвинить полковника Норта?

Я подавляю вздох. Никогда не пойму, с чего мужчины взяли, что женщины изо всех сил стараются их уничтожить. По моему опыту, обычно дело обстоит наоборот.

– Я могу это доказать, – говорю я ему. – Если вы позволите.

– Разумеется.

Я достаю дневник из сумки, отношу к столу, кладу перед судьей и отлистываю до записи за девятнадцатое августа. Потом я пододвигаю книгу ближе, чтобы ему удобнее было читать.

– Вот, – говорю я. – Я записала обвинения Ребекки в своей памятной книге в ту же ночь, как она мне это рассказала. Отметьте, что я с тех пор еще много месяцев вела записи и не могла бы вернуться назад, чтобы вписать новое. То, что говорит Ребекка, – правда. В каждом слове и в каждой подробности.

Обадия Вуд велит всем разойтись, чтобы он мог прочесть записи в дневнике и все обдумать. Судя по тому, сколько людей выходит из Дома собраний, сюда вполне мог собраться весь Вассалборо.

Мы с Эфраимом пробираемся к двери, и я краем глаза замечаю Лидию Норт. Она проталкивается к нам и машет рукой, пытаясь привлечь мое внимание.

Подойдя к нам на несколько футов, Лидия зовет:

– Марта! Мы можем поговорить? У меня тоник закончился.

Но к этому моменту мы в самой давке у входа, Лидию оттесняют, и ее голос теряется в шуме толпы. Я не оглядываюсь на Эфраима и не проверяю, заметил ли он ее. Сейчас проще сделать вид, что я ничего не слышала. Когда мы оказываемся на улице, Эфраим ведет Стерлинга в конюшню, чтобы его накормили и обиходили, а я иду с ним.

– Ты получила мою записку? – спрашивает он, пытаясь отыскать пустое стойло.

– Чуть при этом руку не потеряла, но да.

– Перси бы не причинил тебе вреда.

– Рада, что ты в этом уверен. Мне пришлось скормить ему ощипанного куренка для верности.

Как только Эфраим отдает поводья щербатому помощнику конюха и вручает ему шиллинг за уход за конем, я его обнимаю.

– Я так боялась, что ты не вернешься.

– Дело чуть этим не кончилось. – Он притягивает меня к себе, вдыхает запах моих волос. – На болотах в это время года просто ужас. Нас дважды чуть не затянуло. Если Норт сдаст эти земли в аренду, я его назову убийцей. Там невозможно выжить.

– Он был готов тебя убить прямо сейчас, – говорю я.

– Пусть попробует.

– Я возражаю, если ты не против. Три недели без тебя – это и так было слишком.

Эфраим ведет меня обратно в таверну, и мы обедаем за маленьким столиком в углу. Обед выходит тягостный. Тушеное мясо безвкусное, хлеб сухой. Я скучаю по нашему городу, по нашей таверне и стряпне Эбигейл Поллард. Мы ковыряемся в еде, и тут кто-то подходит к нам и смущенно откашливается. Я поднимаю голову и смотрю на подошедшего.

– Мистрис Баллард, – говорит он, потом кивает Эфраиму. – Мистер Баллард.

– Это Барнабас Ламбард, – объясняю я мужу. – Судебный пристав. В твое отсутствие много чего успело произойти.

Эфраим наблюдает за парнем и молчит.

Барнабас снимает шляпу.

– Я не знал, что Фостеры ваши друзья, – говорит он мне.

– Вы не могли этого знать.

– Я определенно не хотел ухудшить их положение, но вижу, что вышло именно так. И это меня беспокоит. Я просто доложил о том, что обнаружил в Хэллоуэлле. – Он еще раз откашливается и тоном мягкого укора добавляет: – О том, что вы послали меня обнаружить.

Я не смотрю на мужа, но чувствую на себе его любопытный взгляд.

– Каюсь. Надо было сказать вам, что Бёрджес мертв, но я боялась, что вы уедете, не посмотрев на него. Я по-прежнему считаю, что его убили, но убивал не Айзек Фостер.

– Вы в этом абсолютно уверены?

Я колеблюсь, но всего секунду.

– Я слишком долго живу, чтобы быть в чем-либо уверенной, но Айзек человек книжный, насилие – это не его. И ведь это он настоял на том, чтобы передать дело в суд. Зачем ему тогда вершить правосудие самому, не дожидаясь начала процесса?

– Что ж, надеюсь, вы правы. – Барнабас снова надевает шляпу. – Мне пора возвращаться.

Эфраим смотрит ему вслед, и я вижу по взгляду мужа, что у него накопилось много вопросов. Как только Барнабас исчезает за дверью, Эфраим поворачивается ко мне:

– Что это было?

– Кажется, юный мистер Ламбард добивается моего расположения.

– А зачем ему это