Лаванда разгладила шаль на плечах.

– А как человек науки, вы в это верите, доктор? Что личность сохраняется после смерти и с нею можно общаться?

Доктор вынул монокль, крепко задумавшись.

– Я был свидетелем некоторых вещей, которые меня совершенно смутили и не поддаются никакому научному обоснованию. Признаюсь, случалось, когда грань между жизнью и смертью казалась очень зыбкой, поэтому я не верю, что ее невозможно пересечь, и мне не терпится увидеть, на что способна эта дама, Траут.

Они еще немного поболтали. Затем Лаванда полезла в кошелек и вынула деньги.

– Возьмите, прошу вас. Это возместит хотя бы часть трудов и времени, что вы потратили, штопая меня. Надеюсь, скоро смогу отдать и остальное.

Доктор отмахнулся.

– Оставь. Мне бы и в голову не пришло брать плату с дочери старого друга, и, слава богу, ты не притащила мне курицу.

Лаванда рассмеялась.

– О нет, курицей, сэр, я пожертвовать не могу.

– Тебе понравился букетик? – спросил вдруг доктор Миньярд.

Значит, цветами ее одарил он. По крайней мере, в первый раз.

– Очень. Он прекрасен и исполнен изысканного значения: искренность, надежда, красота.

– Меня как раз вызвали в дом неподалеку от Пиннакл-стрит. Я и подумал, что капелька радости после такого злоключения тебе не помешает. Прости, что не заглянул или хотя бы карточкой не предупредил, – времени не было. И вообще, весь прошлый год я совсем не уделял тебе внимания: столько больных гриппом, ожогов. Сказать по чести, я не был так измотан со времен холерной паники. А цветы из моего сада. Времени было мало, как я уже говорил, поэтому я просто оставил букет на твоем крыльце.

– Откуда вам известно значение каждого цветка, сэр? Ведь букет собран с явным смыслом.

Он взглянул на часы над скелетом.

– От твоей матери. Когда я бывал у вас в гостях, мы говорили не только о теории микробов и опиатах. – Доктор иронически расхохотался и снова глянул на часы.

Лаванда поняла, что при всей разговорчивости доктору Миньярду пора куда-то идти. Однако ей чрезвычайно нужно было узнать кое-что еще.

– Сэр, я сейчас уйду, но прежде все-таки должна спросить: не вы ли недавно оставили у меня на пороге великолепный экземпляр тысячелистника?

Доктор послал ей насмешливую улыбку.

– В этом я невиновен. – А затем посоветовал Лаванде держаться подальше от корней деревьев, вероятно, подразумевая ее недавнее падение, и быстро, по-отечески обнял ее на прощание.

Идя с корзинкой по краю деревни к лесу, девушка впервые заметила, что деревья потихоньку уже облачаются в осенние одежды. С некоторых даже опадают листья. Странно, раньше она была более чуткой к состоянию природы. Но с недавних пор время ведет себя непонятно. Не течет плавно, а двигается какими-то рывками. Зашивая саше, Лаванда глянула на каминные часы и обнаружила, что до утреннего чая еще далеко. Время часто казалось застывшим, как фигуры на той самой древнегреческой вазе, которую так изящно воспел мистер Китс. Или вот когда намедни приходила миссис Клемент Роуз, время тоже двигалось с черепашьей скоростью. Зато на улице, в саду или в лесу минуты мелькали с быстротой телеграфной передачи. Да и сейчас, бродя по лесу и собирая для своих венков упавшие ветки, гибкие, затейливо изогнутые, длиной примерно с ее локоть, Лаванда чувствовала, едва ли не слышала, как высвобождающиеся мгновения со свистом улетают в пространство.

Миссис Клемент Роуз постоянно предостерегала ее от прогулок по лесу в одиночестве, но девушка не собиралась отказываться от них, от милого привычного ритуала, когда она, погрузившись в раздумья, шла тропой, проложенной по берегам реки еще матерью.

Лаванда наткнулась на кучку упавших сосновых шишек. Собирая их и внимательно рассматривая каждую, она была очарована сложностью и изяществом мудрого замысла природы: шишки были похожи на маленьких мамочек, чьи изогнутые чешуйки прикрывали и баюкали внутри нежные семена.

Внезапно неподалеку треснула ветка. Лаванда огляделась, но ни оленя, ни какого другого животного не заметила.

Зато заметила мужчину. Недалеко. Он ее не видел, но девушка его сразу узнала. Этим мужчиной оказался Роберт Траут.

Лаванда пошевелилась, и листья под ногами громко зашуршали.

По тому, как судорожно мужчина вздохнул, было понятно, что звук напугал его.

– Мисс Фитч! Я уж подумал, что среди деревьев бродит призрак. Слава богу, это только вы.

– Это только я.

Они оба рассмеялись.

Он подошел на пару шагов поближе.

– Ваше лицо выглядит намного лучше.

– Доктор Миньярд очень умело обращается с иглой, – отозвалась Лаванда. Она опять заметила в руках Роберта книгу. Ну, лучше уж книга, чем ловушка для кроликов.

– И часто вы гуляете по дикой местности с палками? – поинтересовался он.

– Это ветки. Для венков. А сосновые шишки, что лежат в корзинке, скоро станут совами и украсят их. Обычно я торгую не этим, – добавила девушка. – Но цветов в саду больше нет, да и не сезон для них, поэтому приходится импровизировать. – Пауза, наклон за очередной веткой. – А что вы, сэр, позвольте спросить, делаете здесь?

– В лесу я отдыхаю от людских взглядов и расспросов о моем недостатке, о работе Аллегры, да обо всем. Обычно нахожу подходящую скалу, на которой можно расположиться и почитать мистера Уитмена. И наслаждаться покоем.

– Вы все время носите с собой книгу?

– Я не могу насытиться. Хотя перечитывал ее много раз и действительно запомнил большую часть стихов.

Лаванда снова наклонилась.

– Не могли бы вы прочитать что-нибудь из книги или наизусть?

Глаза Роберта напомнили ей песенку, что она видела в женском журнале Годи, – что-то вроде «Как твои сияющие глаза глубоки». Точно не вспомнить. После недавнего чуда в собственной гостиной ее бы не слишком удивило, если бы из глаз Роберта Траута полилась песня арфы, настолько напряженным было выражение его лица.

– Стихи прямо здесь, в лесу, мисс Фитч?

– Представить не могу себе более подходящего места для листьев, травы и стихов о них, – сказала Лаванда, кладя связку веток на землю.

– И какие же стихи читает такой знаток растений, как вы?

– Например, «Элегию, написанную на деревенском кладбище» Томаса Грея. Китса. И Кольриджа. Мой отец был аптекарем, и его весьма интересовало, как опиум воздействует на способности человека к творчеству. По этой причине он увлекся де Квинси[23], и я вместе с ним. Сочинением де Квинси, разумеется, а не опиумом.

– Тогда вы увидите, что Уитмен, один из моих соотечественников, отличается от всех остальных, – проникновенно произнес Роберт. – Теперь мне еще больше не терпится услышать ваше мнение о его стихах.

Рядом, словно одобряя, прочирикал зяблик или какая-то другая склонная к поэзии пташка.

Роберт Траут