Тереза нацепила перед Дэвидом улыбку и ответила: «Grazie, signora»[12], но мы обе понимали, что это лишь игра. Когда Дэвида не было дома, я копила тарелки по несколько дней, пока они не вырастали в огромные стопки.

Когда Дэвид ушел, я заплатила Терезе сверх обычной суммы. Даже не попыталась убедить себя в собственной щедрости: мы обе знали, что это благодарность за то, что она мне подыграла. Но, если уж на то пошло, Дэвид действительно был с ней скуп; взяв Терезу на работу, он поспрашивал у коллег в посольстве, сколько они платят своим домработницам, и стал выдавать ей наименьшую из предложенных сумм. Вполовину меньше того, что я платила бы домработнице в Далласе, что я и попыталась ему объяснить. «Мы не в Далласе, Тедди, – ответил он. – Ты же не хочешь искусственно взвинтить цены на рынке?» Поэтому я взвинчивала их у него за спиной.

Я стояла у раковины и рассеянно терла тарелки, так, будто занималась этим каждое утро, будто каждый день вставала, делала уборку и расставляла все по местам, а Дэвид сидел за столом, держа перед собой развернутую газету. Подозреваю, что так делал его отец – сидел перед ним с газетой за завтраком, и Дэвид перенял эту привычку.

Хотя в нашем доме не было ничего, что выдавало бы в нем отца, – ни детских кружечек, блюдец, вилок и ложек, ни нежного скрэмбла на завтрак. Ни ребенка.

– Ну что, – наконец сказал Дэвид. – Понравилась тебе большая голливудская гулянка?

В последнем слове слышался сарказм.

– Вполне, – ответила я. – Все было здорово.

– Рад слышать, – сказал Дэвид, не отрываясь от газеты.

И тут, конечно, мне стало понятно: сейчас что-то будет.

По счастливой случайности Тереза вышла из кухни подальше от грядущего скандала. Наверное, отправилась в спальню собирать разбросанные мной полотенца на стирку и воссоздавать в доме хоть какое-то подобие порядка.

Я оперлась о столешницу с чашкой кофе в руках и ждала. В голове по-прежнему пульсировала боль, поэтому сил на тревогу почти не оставалось, но что-то вихрилось в животе, и я почти не сомневалась, что это страх. Залитый шампанским и подступающей от него запоздалой тошнотой, но все-таки страх. Евгений Ларин… Вашингтон… Мой медлительный бестолковый мозг не осмеливался даже выстроить эти слова в предложение.

Наконец Дэвид согнул газету пополам, потом еще пополам. Положил точно параллельно краю стола. И поднял на меня глаза.

– Тедди, – начал он. – Тедди, я не знаю, что с тобой делать.

Казалось, меня вот-вот вырвет. Я молча ждала.

– Буду с тобой честен, – сказал он, и пусть на мгновение, но я почувствовала себя готовой услышать, что он все знает. О Евгении, о том, какая я на самом деле под этим кашемировым кардиганом и чистыми волосами.

– Ты опозорила меня, – договорил он, и я вздохнула с облегчением.

Дэвид очень четко и спокойно изложил все свои претензии. И не только касательно прошлой ночи; я не ошибалась, когда думала, что он за всем наблюдает и все взвешивает. У него был готов целый список моих неблагоразумных поступков, начиная со дня нашего знакомства, – ведь «ей-богу, Тедди, нельзя уходить с мужчиной в первый же день знакомства, как бы я ни был рад тому, что этим мужчиной оказался я».

Но ничего из его списка не было близко к самой сути. Там не было по-настоящему стыдных вещей, того, что действительно делало меня плохим человеком. Он не знал о Евгении Ларине, в этом можно было не сомневаться. Это не очень спасало положение, ведь русские никуда не делись, и все-таки мне стало немного спокойнее.

Как я узнала, мои поступки отличались тревожным уровнем импульсивности. По словам Дэвида, он не понимал, в каких ценностях меня воспитывали, и впервые после того, как я осознала, что ему ничего не известно о моем бывшем любовнике, по крайней мере пока, я запереживала. Я боялась, что он может рассказать маме или дяде Хэлу о моем поведении. О вечере нашего знакомства. Да обо всем – по крайней мере из того, что знал сам.

Теперь я его жена, объяснил Дэвид, представляю его, и если не хочу разрушить брак, то должна доказать это на деле. Что именно – что я его жена или что не хочу разрушить брак, – неважно. Все сразу.

Больше никаких трат на платья от Valentino и подобные вещи, сказал он. Точнее, я могу тратить деньги как пожелаю, но буду получать лишь полторы тысячи долларов в месяц, их он будет снимать с нашего общего счета и выдавать мне наличными – сумму, между прочим, превышающую зарплату большинства мужчин, а они на нее содержат целые семьи, и вообще Дэвид планировал давать мне как минимум вдвое меньше денег, этого вполне хватало бы на траты по дому и мои собственные нужды, но пообещал моей семье, что обеспечит мне примерно тот же стиль жизни, к которому я привыкла.

– Ты должна научиться себя контролировать, Тедди, – пояснил он. – Я не должен делать это за тебя.

Он ожидал, что я буду благодарна – в конце концов, он пытается помочь. Я должна вести себя как взрослый человек. Научиться заботиться о себе, иначе никогда не смогу позаботиться о своей семье.

Мне стало ясно – никакого ребенка не будет. До тех пор, пока я не повзрослею.

– Мы вернемся к этому разговору, – объяснил он, – через пару месяцев. Сначала посмотрим, как ты будешь справляться.

Честно говоря, я была готова схитрить и заявить, что все вышло случайно, как сделала одна моя знакомая из университета, когда парень так и не подарил ей кольцо в течение выпускного года, но Дэвид был очень осторожен. Он не всецело доверял мне решать этот вопрос, если вы понимаете, о чем я; не хочу выходить за рамки приличий, так что не буду в подробностях расписывать его методы.

Я искренне хотела стать ею – женщиной, которой он мог бы доверять, которую бы любил; подругой и спутницей жизни. Фантазировала о том, какая она – жена Дэвида. Женщина, которой я ненадолго стала в наш медовый месяц, просыпалась посмотреть на рассвет и была довольна каждым мгновением, магией каждого дня, прогулкой с мужем по узенькой мостовой, пузатыми лимонами на деревьях, теплым солнцем и чувством, что мир поспел для нее. Казалось, мир – это щедрое гостеприимное место, а не ловушка и не поле боя.

Поэтому тогда, на кухне, в скромной одежде и с чистыми блестящими волосами, я поклялась стать лучше. И немножко поплакала, чего, я уверена, от меня ждали, а потом мы обнялись, он поцеловал меня, но не в губы, а в лоб, и в по-прежнему влажной белой рубашке ушел на работу.

А потом, расхаживая взад-вперед по кухне и пытаясь придумать, как измениться к лучшему, я поняла, что никогда не смогу стать такой женщиной. И стала фантазировать о побеге: как выбегаю из дома, сажусь в такси или ловлю попутку, и незнакомец везет меня вдоль всего побережья, на Капри или в один из городков, мимо которых лежит путь к острову – может, даже в тот самый с картины, если бы я только знала, где он находится, – и как я живу в небольшой квартирке, как себе и представляла…

Пока я с головой была погружена в мечты, зазвонил телефон, и я тут же, не дожидаясь второго гудка, сняла трубку – Лина Монтгомери приглашала меня на обед.

– Как вы себя чувствуете, дорогая? – спросила она и рассмеялась, когда я ответила:

– Да ничего.

– Просто «ничего»? Приходите на обед, выпейте бокальчик вина, мы быстренько приведем вас в чувство. Дорогая, как вы нас вчера повеселили; все только об этом и говорят!

По моему опыту, нет ничего хорошего в том, что все о тебе говорят, даже если говорят приятные вещи.

Но чем еще заняться, я не знала, а оставаться в квартире одной не хотелось – Тереза уже ушла, к тому же я все равно не посмела бы отказать жене посла, так что я снова отправилась на виллу Таверна, в этот раз на такси, поскольку Дэвид меня отвезти не мог, а добираться пешком не было времени.

9. Вилла Таверна

Суббота, 7 июня 1969 года

Днем вилла была еще