– Мое решение окончательно, мистрис Баллард. – Норт уже теряет самообладание, голос его громче, чем нужно.

– Я понимаю. И не оспариваю ваше решение. Просто прошу мистера Сьюалла внести в официальный судебный протокол, что существует два противоположных взгляда на причину смерти мистера Бёрджеса. Один – что дело в случайном утоплении. – Я медлю, чтобы добиться наибольшего эффекта. – И другой – что это убийство.

– Не думаю…

– Я имею право требовать этого согласно закону штата Массачусетс. – Я улыбаюсь ему улыбкой, которую приберегаю для врагов. – Как профессиональный медик.

В этом я права, и Норт это знает. Как и многие другие в зале. Как повитуха, я имею уникальный юридический статус, которого нет у большинства женщин. Если он публично откажет в моей просьбе, у меня будет повод подать апелляцию в суд более высокой инстанции, и – если будет разбирательство – Норта могут лишить должности судьи за несоблюдение установленного права.

Однако он не сдается сразу, а несколько секунд еще размышляет, кривя рот. Не найдя другого выхода, он наконец говорит:

– Ну что ж, мистер Сьюалл, прошу отметить, что мой вердикт опирается на заключение доктора Пейджа, но существует, как отметила мистрис Баллард, э-э, противоположное мнение.

Генри Сьюалл склоняет голову над протоколом, а я опять поворачиваюсь к выходу. Эфраим уже стоит у дверей и ждет меня, перекинув через руку мой плащ. Судя по его лицу, он торопится.

Я слышу, как судья Норт вызывает Уильяма Пирса.

– Какова ваша жалоба, господин Пирс?

– Я здесь со своей дочерью Салли, ваша честь. Она хочет выдвинуть два обвинения.

Я снова замедляю шаг. Останавливаюсь. Поворачиваюсь.

Эфраим снова ругается, на этот раз вслух.

– Мисс Пирс, каковы ваши обвинения? – спрашивает Норт.

Голос у Салли дрожит, и ей приходится прокашляться, чтобы суметь выговорить то, что она собирается сказать.

– Я выдвигаю обвинение в распутстве, ваша честь.

Теперь Эфраим совсем рядом; он крепко ухватил меня за платье со спины и шепчет мне на ухо: «Не надо».

Нет, нет, пожалуйста, только не это, думаю я.

Я привстаю на цыпочки, чтобы поверх толпы разглядеть Салли. Девушка смотрит в пол, она вся красная от стыда, губы сжаты.

Уильям Пирс стоит возле дочери, приобняв ее, и я вижу, как он пальцами сжимает маленькую мышцу во впадине между ее плечом и шеей.

– Против кого вы выдвигаете эти обвинения?

– Против моей хозяйки, мистрис Ребекки Фостер.

Я уже десять лет даю показания в этом зале в последнюю пятницу каждого месяца. Но еще никогда за все это время не было двух настолько скандальных историй, и уж точно не в один день. Граждане Хэллоуэлла будут обсасывать сегодняшние новости еще много лет.

Уильям Пирс встает перед дочерью.

– Сегодня утром я велел Салли уволиться, ваша честь, потому что мне стало известно, что мистрис Фостер беременна не от своего мужа. Салли слышала вчера, как она сама это признала! Я считаю, что оставаться на службе у Фостеров будет пятном на ее репутации.

– Ах эта волоокая маленькая предательница, – зло шепчу я.

Эфраим держит меня за талию, не давая броситься вперед.

– Ребекки-то здесь нет, и она не может защититься.

– Мы уходим, – говорит Эфраим тоном, не терпящим возражений. – Прямо сейчас.

– Мистер Сьюалл, отметьте в протоколе, что мистрис Ребекку Фостер, жену преподобного Айзека Фостера, официально обвинили в постыдном и безнравственном грехе распутства.

Пока Генри Сьюалл записывает это обвинение, Норт наклоняется, опершись локтями о стол.

– Какое ваше второе обвинение, мисс Пирс?

Она в ужасе, это очень хорошо заметно.

– Убийство.

На этот раз все молчат; слышно, как Салли шаркает ногами по каменным плитам пола, когда отец подталкивает ее ближе к столу.

– Кроме заявления, что она беременна, я также слышала от мистрис Фостер утверждение, что ее муж убил Джошуа Бёрджеса.

Вот теперь все ахают от удивления и начинают перешептываться.

Доктор Пейдж делает шаг назад. Раздраженно смотрит на нее. Я вижу, что он пытается найти способ объяснить такую ошибку в своих выводах.

– Нет! – Я сама удивляюсь звуку собственного голоса. Как и все окружающие – вся таверна затихает и поворачивается ко мне. – Ребекка сказала совсем не это.

– Мистрис Баллард! – рычит Норт. – Я…

– Салли слышала наш разговор потому, что подслушивала за дверью, когда я вчера была в доме пастора. Вы слышите? Я. Там. Была. Ну же, спросите ее.

Никто ничего не спрашивает. И Салли, и ее отец молчат, хотя глаза девушки наполняются слезами испуга. Салли явно не хотела этого делать, но дело сделано. И мне ее не жаль.

Норт подается вперед.

– Мистрис Баллард, я не потерплю подобных выходок у себя в суде.

Я не обращаю на него внимания.

– На самом деле Ребекка сказала, что надеется, что это Айзек его убил. И разве кто-то из вас может ее винить? – Я обвожу взглядом таверну, потом делаю шаг вперед и обращаю гневный взгляд на Норта. – Разве вы можете ее винить?

Он в бешенстве грохает судейским молотком по столу.

– Это непристойное вмешательство в работу суда!

– Нет. Это непристойное извращение правосудия.

Бах! Еще удар.

– Ребекки здесь нет, и она не может защитить себя от этих обвинений.

Бах!

– Эта глупая коза вошла в комнату, услышала последние полфразы и считает, что это признание? Нет. Просто у нее слишком длинные уши!!!

Бах!

– Вы не должны председательствовать в суде по этому вопросу, – говорю я Норту. – В изнасиловании Ребекки Фостер обвиняют в том числе и вас.

Бах! Бах!

У Генри Сьюалла, сидящего рядом с судьей, перо застыло в воздухе, рот открыт от изумления.

– А тебе, – я поворачиваюсь к Салли и тычу пальцем ей в лицо, – тебе должно быть стыдно, лживая ты маленькая сплетница. Ты хоть понимаешь, что сейчас натворила?

Бах! Бах! Бах!

Я чувствую, как Эфраим обхватывает меня за талию и тянет к выходу. Ну нет. Я слишком рассержена, меня слишком переполняет ярость, чтобы обращать на это внимание.

– Мистрис Баллард! – голос Норта уже громыхает, и только это прорывается через шум и рев у меня в голове. – Вы оскорбляете суд! Мистер Баллард, немедленно уберите свою жену с моих глаз!

* * *

Воздух снаружи таверны чистый и холодный, дым от печей совсем не чувствуется. Я прямо-таки ощущаю вкус мороза на языке, и зима обжигает мне легкие.

– О чем ты вообще думала? – шипит мне в ухо Эфраим, пока тащит меня вниз на улицу и потом в сторону конюшни.

Я даже не пытаюсь говорить тише.

– Я не могла допустить, чтобы она спокойно стояла и оговаривала Ребекку.

Эфраим делает мне знак говорить потише: из таверны выходит целая толпа народа. Они перешептываются, опустив головы. Некоторые поглядывают на нас, потом отводят взгляд.

– И что, это помогло? То, что ты сейчас сделала?

– Я сказала правду.

– И тебя выставили из суда. Все остальное, чего ты добилась сегодня, может оказаться зря.

– Он не посмеет.

Эфраим ведет меня в конюшню, к стойлам, где нас ждут Стерлинг и Брут. Он вытаскивает шиллинг из кармана и протягивает его юному Мэтью Полларду, подручному конюха. Как и Мозес, он похож на отца, хотя пока только высоким ростом и темными волосами. До могучей фигуры и мрачного вида еще несколько лет.

– Ты