ребенок». – «А-а, – ответила Даша, – так здесь можно купить летающую железную дорогу?» – «Здесь можно купить гэдээровскую железную дорогу, – объяснил Митя. – Мы с тобой ее купим и сами построим, как захотим; теперь все будет только правильно и хорошо. Потом сядем на поезд, – добавил он, – и поедем через великие северные леса, через степи, пустыни, через бесчисленные города Востока, в которых так просто потеряться и так сложно найтись, через горы и приедем к Средиземному морю, от которого в этом мире все началось». – «А почему мы вообще должны уезжать?» – вдруг спросила Даша. Мите захотелось ее обнять; он протянул руку и вдруг обнаружил, что рассвело, а на ковер падают блеклые лучи раннего утреннего света. Даша осталась там, в навсегда утраченном городе детства, среди всех других безнадежно утраченных городов памяти, своей и чужой, которой он был и наделен, и обделен сверх всякой меры, в стране, которая казалась навсегда утраченной, а он, Митя, лежал ранним утром в номере красноярской гостиницы, на полпути к заветной и недостижимой бухте Тикси.
« 8 »
Из ленинградской балтийской весны Митя оказался в пронзительной зиме Якутска. Повсюду лежал снег, и было еще очень холодно. Он вышел на Лену и с изумлением понял, что в зимней снежной дымке ее противоположный берег почти не виден; она была похожа на гигантское озеро, текущее через мироздание. Он знал, что чуть ниже по течению Лена станет еще шире. «Наверное, как море, – подумал Митя, – Море, текущее через половину Евразии». И вот это море, текущее в другое море, лежало перед ним. Он смотрел на великую реку Лену, как когда-то смотрел на ночной Иерусалим – с удивлением, недоверием и восхищением; для него она еще была погружена в воображаемую ауру бесконечности, вневременности и какого-то предначального величия, еще не стала той будничной частью повседневной жизни природы, какой, вероятно, и являлась. Он подумал, что снова, как тогда в квартире у Даши, как совсем недавно в гостинице, на него нахлынуло одно из тех давних забытых чувств, на которые он считал себя уже неспособным. Митя подошел к берегу, ступил на лед реки, долго не мог отвести глаз от бесконечного ровного белого пространства перед собой. Ему пришло в голову, что Тикси теперь уже почти рядом – отсюда до нее было около двух тысяч километров. «Я никогда не был так близко», – подумал он тогда.
Однако на практике не все оказалось так просто. Когда он покупал билеты, агент объяснила, что регулярных полетов в Тикси давно нет, аэропорт закрыт, но заверила, что из Якутска летает вертолет. Оказалось, что вертолет действительно иногда летает, но сейчас не сезон, полеты опасны и пассажиров нет; а ближайший вылет будет через два месяца. Митя попытался зафрахтовать специальный вертолет, но из этого тоже ничего не получилось. «Вероятно, еще метели и риск слишком велик», – подумал он. Тогда он снова вспомнил про Лену. Она лежала перед ним – ровная, почти прямая, такая прекрасная, влекущая за собой на север; недалеко от берега шла заметная колея, оставленная снегоходами. Он подумал, что, вероятно, это и была предназначенная ему дорога. Купил снегоход; продавец подробно расспросил его, куда он собирается ехать.
– В Тикси. По делам, – сказал Митя. А потом, указывая на снегоход: – Надежный? Не сломается?
– Надежный, – ответил продавец, – головой ручаюсь.
– Что же, – весело заметил Митя, – если сломается, когда вернусь, шкуру живьем сдеру.
– Если сломается, – продолжил продавец, вольно или невольно попадая в тот же веселый и немного бесшабашный тон, – то не вернешься. Здесь тебе не Питер. Так что и шкуру сдирать будет некому.
Митя купил еще множество вещей – морозостойкую герметичную палатку с трубой, самый лучший спальник, какой ему удалось найти, печку, работавшую почти на всем, что горит, запасы довольно разнообразной еды, горючего, множество теплых вещей, даже полевую рацию, несколько карт, ружье, лыжи и сани, которые пристегивались к снегоходу сзади и на которых все это можно было везти с собой. Он нанял одного из местных жителей, чтобы тот поучил его езде на снегоходе, с санями и без, а заодно и проверил машину; снегоход действительно оказался в хорошем состоянии. Через несколько дней приготовления были практически закончены. Митя позвонил Даше и сказал, что с бизнесом возникли мелкие проблемы и он немного задержится. Добавил, что, возможно, на неделе он несколько дней пробудет у того самого давнего приятеля Пети в его доме за городом и там может не оказаться связи. «Что же, – сказал себе Митя, – теперь я, кажется, готов». Он не был уверен, что говорит правду, но надеялся, что это так.
В ту ночь ему не спалось. Его мучили чувство вины и собственное бессилие перед ней. В темноте восточносибирской ночи Митя вставал и ложился снова, включал и выключал свет. Даже в полной темноте он продолжал видеть Дашу, ее узкое лицо, светло-коричневые волосы, светлую кожу, едва ли не синеватую после бессветной ленинградской зимы. «Я мог бы догадаться, – говорил он самому себе. – Я должен был догадаться». Он повторял, что должен был узнать – и что в пятимиллионном городе это невозможно. Но он уже не догадался, и этот разговор с самим собой становился все более пустым. Прилетев, Митя узнал этот город, наполнивший его сердце счастьем, болью и живой кровью, но не узнал того, что город от него скрывал. «За что? – подумал он тогда. – Разве вина должна быть безвинной?» На этот вопрос у него не было ответа. Когда перевалило далеко за полночь, он начал отматывать свою жизнь назад, шаг за шагом, сцену за сценой, слово за словом. На какое-то время ему снова стало казаться, что где-то там, в темнеющем и лишь отдельными вспышками видимом прошлом, прячется не замеченный им вовремя перекресток, на котором он слепо и бездумно повернул налево, а должен был повернуть направо, и именно тогда все сбилось, ясная дорога начала делиться на множество разбитых проселков, а сосны вдоль дороги стали рассыпаться на мелкие квадратики, как если бы они были нарисованными на компьютерном экране. «Поверни направо, поверни направо», – повторял он, но этот перекресток не находился, а мысль памяти уводила его все дальше в прошлое.
Митя не знал точно, сколько времени прошло, часы потеряли форму, а память стала и слишком насыщенной, и слишком быстрой, но через некоторое время он вспомнил тот давний, уже ушедший в прошлое Тель-Авив, и тот Тель-Авив проявился перед ним яркой, не просто видимой и осязаемой картинкой, и даже не только его запахами и звуками, но всей полнотой его тогдашнего страшного и раскаленного присутствия. Митя вспомнил полуразбитые трех- и четырехэтажные бетонные дома, с пахнущими мочой парадными и осыпающейся штукатуркой, а потом ощутил полнотой всего человеческого присутствия ту проститутку Анжелику по имени Маша, приютившую его посреди раскаленного тель-авивского ада. «Что же с ней произошло потом? – с ужасом спросил себя Митя. – Как же я мог ее потерять? Как же я мог вот так повернуться спиной, заняться своими делами и о ней забыть?» В этот момент он очень ясно ощущал, что в каких-то, возможно самых существенных, смыслах именно она его тогда спасла, а он про нее забыл, исчез, почти что забыл ее имя, с трудом мог вспомнить ее лицо и даже тогда, когда
