* * *

Рафи лежал на боку, подтянув к животу ноги и скрестив руки на груди. Всякий раз, когда он выныривал из забытья, он слышал пение Лозен. Ее тихий голос завораживал. Песням не было конца, но Рафи мучился от лютого холода, которым веяло от окружающего мрака. Коллинзу казалось, что он погружается в ледяную воду. Ему хотелось вынырнуть на поверхность, но он был не в силах пошевелить окоченевшими руками и ногами. Дрожь била его с такой силой, что он проснулся.

Лозен скользнула к нему под одеяло и, подогнув ноги, как и Рафи, обняла его рукой и крепко прижалась к спине. С удивлением Коллинз почувствовал, что женщина тоже дрожит, а ведь он отчасти верил в байки о том, будто апачам не страшны ни холод, ни боль, ни жара, ни смерть, ни печали.

Постепенно его дрожь начала униматься — как и ее. Рафи отвел здоровую руку назад и обхватил пальцами предплечье Лозен — крепкое, мускулистое, будто мужское. А потом Коллинз уснул, чувствуя на шее теплое дыхание шаманки и исходящий от нее аромат дыма и лошадиного пота.

Когда Рафи пробудился, подступающее тепло нового дня уже гнало прочь ночную прохладу, но он все же поплотнее закутался в одеяло. Казалось, что боль пульсирует буквально в каждой клеточке тела. Заглянув под одеяло, Коллинз обнаружил, что Лозен сделала для его раненой руки шину из побегов юкки и перебинтовала ее ситцевой лентой, которой подвязывала волосы.

Сама Лозен, скрестив ноги, сидела неподалеку, склонившись над палочками для разведения огня. Пряди черных волос обрамляли ее лицо. Рафи вспомнилась старая ирландская солдатская песня: «На Рэглан-роуд в осенний день я увидел ее, и я знал: ее темные локоны станут сетями, и я пожалею, что в них я попал».

Разведя костер, Лозен насыпала кукурузную муку в походный котелок Рафи, добавила туда воды, замесила пальцами густое тесто, после чего слепила из него тонкие плоские лепешки, выложила их на широкий плоский камень и поставила на огонь запекаться.

Лозен была в наряде воина; на ногах у нее четко проступали мышцы. В отряде апачей она была бы неотличима от мужчин. Солдаты сочли бы ее за красивого юношу, не заметив несколько седых прядок в волосах.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Лозен на наречии апачей.

— Словно по мне пронесся табун мустангов, а потом развернулся и пронесся снова.

— Ты проспал всю ночь, весь день, а потом еще одну ночь.

— Не удивительно, что я сейчас готов выпить целую реку и сожрать мою убитую лошадь вместе с копытами и хвостом, — усмехнулся Рафи.

Она протянула ему флягу. Коллинз потряс ею и спросил:

— Откуда вода? — Собственный голос показался ему едва знакомым. Язык, казалось, превратился в ржавую задвижку, лязгавшую в столь же ржавом запоре.

Лозен кивнула на яму, вырытую в песчаном дне пересохшей реки. Достав из ямы тяжелый от влаги платок, женщина задрала подбородок, открыла рот и выжала влагу из платка себе в рот.

— Дай мне свое ружье, — попросил Рафи.

Она протянула ему винтовку, и он придирчиво осмотрел затвор. Как и ожидал Рафи, механизм оказался грязным. Коллинз ни разу не видел, чтобы индейцы ухаживали за своим огнесгрельиым оружием. Достав из сумки наждачную бумагу, промасленную ветошь и шило, Рафи принялся за работу.

Наконец он вернул Лозен вычищенное ружье, а она протянула ему лист юкки, на котором лежали кедровые орехи, виноград и тутовые ягоды.

Пока он ел, Лозен сняла повязку, осмотрела рану и поменяла лист кактуса на свежий. Рафи изо всех сил старался не морщиться и не дергаться от боли, когда ее пальцы прикасались к воспаленной коже.

Затем Лозен надломила колючку на конце листа агавы и аккуратно дернула так, что за колючкой, отрываясь от листа, потянулась длинная зеленая нить. Снова усевшись, скрестив ноги, шаманка принялась штопать дыру на одеяле Рафи, а тот, словно завороженный, смотрел на женщину. Действия Лозен казались ему удивительными и невероятными, а ведь для апачей это было естественной, неотъемлемой частью их жизни.

Коллинзу очень хотелось узнать, где Лозен пропадала, почему путешествует одна и куда направляется, но он знал, что лучше не лезть с расспросами. Вдруг шаманка подумает, что он хочет разведать, где скрывается ее отряд и сколько в нем человек? Рафи надеялся, что Лозен доверяет ему и знает, что он никогда не предаст ее, и потому не желал давать ей повода усомниться в нем.

— Мне пора, — сказала она. — Но я оставлю тебе свою лошадь.

— А как же ты?

— Украду себе новую. — Уголки ее полных губ дрогнули, а в глазах мелькнуло озорное выражение. — Думаю, я ворую лошадей ловчее тебя. Так что лучше забирай мою.

Рафи сел, не удержавшись при этом от стона. Стараясь не опираться на раненые руку и ногу, он придвинулся к женщине поближе.

— Останься. — Коллинз положил ладонь на ее руку. — Останься со мной. — Рафи и сам не верил, что эти слова сорвались у него с уст. Но это случилось, и их было не вернуть, словно вырвавшихся на свободу диких мустангов. Лозен не стала убирать руку. Несколько коротких мгновений Рафи казалось, что она согласится, и это сводило с ума, кружило голову и пугало.

— Мне нужно отыскать своих, — тихо промолвила Лозен.

— Я поеду с тобой.

— Тебе нельзя.

— Если они сложат оружие, армия о них позаботится. Тогда мы можем быть вместе.

— Они не сдадутся, — все так же тихо ответила женщина. — Вы же не можете одновременно сражаться с войсками и США, и Мексики!

— Можем.

— Вам не победить. Ты должна это понимать, — выдохнул Рафи.

— Мы уже проиграли. Мы индэх.

— Индэх? Мертвецы?

— Бледнолицые убили нас много лет назад. — Лозен смотрела на мужчину печально, но без всякой жалости к самой себе. — Люди моего народа давно уже стали призраками. Мы дышим. Мы разговариваем. Мы ходим по земле. Но мы мертвы. — Она встала: — По тракту часто ездят фургоны, очень скоро на тебя кто-нибудь да наткнется.

Она помогла