– Только кофе с бутербродами.

– Пусть кофе с бутербродами. Вам категорически было запрещено говорить, где вы были в ту ночь и кого видели. Это так?

– Так.

– Вы рассказали об этом Сизову. Выдали военную тайну врагу.

– Откуда же я знала, что Сизов враг? Он был ревнив как черт. Думал, что я спала с Роксаном.

– Не принимайте меня за девочку. Вы указали на предъявленной фотографии офицеров, приезжавших на совещание.

– Все было совсем не так… Когда Сизов узнал, где я была, он неожиданно поверил мне сразу. Воскликнул: «Наверняка там был кто-то из моих друзей!» Я ответила, что не знаю. Вот тогда он и показал групповую фотографию. Я опознала на ней двух или трех офицеров.

– Вы опознали командующего армией, начальника штаба и начальника оперативного отдела… Таким образом, о совещании, совершенно секретном, в то же утро стало известно немецкому командованию.

– В то же утро? – не поверила Татьяна.

– Да… Вы совершили служебное преступление. Представляете, что ждет вас, если об этом станет известно русской контрразведке?

– Вы хотите сказать, – глаза у Татьяны были еще сухие, но голос дрожал, словно она уже плакала… – Нет, нет. Меня не расстреляют!

– Вы самоуверенны. Вас избаловали мужчины. Вполне вероятно, что вас именно расстреляют. Но если вдруг органы НКВД проявят жалость, недопустимую в военное время, то вам дадут срок. Минимум лет десять. На волю вы вернетесь старухой. Лучшие годы за колючей проволокой. Печально! Может, вам повезет. И время от времени вы будете спать с начальником лагеря. Но все равно это печально.

– Как же быть? – спросила Татьяна тихо.

– Положиться на своих друзей. Я ваш друг. Вы меня поняли?

– Поняла…

– Пишите, – совсем мягко сказала Погожева. Татьяна послушно взяла ручку. Перо легко скользило по бумаге. Но буквы получались неровными, закошенными вправо.

– Теперь поставьте число и подпись, – закончив диктовать, предложила Серафима Андреевна.

Татьяна нехотя повиновалась.

– Хорошо, – сказала Погожева. – Переверните страницу и напишите номера воинских частей, дислоцирующихся в гарнизоне.

– Я не знаю, – испуганно прошептала Татьяна.

– Плохо, – укоризненно заметила Погожева. – Плохо в первый же день врать своему коллеге. На библиотечных карточках вы указываете номера воинских частей. Кстати, не забудьте написать фамилии и воинские звания известных вам офицеров.

У Татьяны было такое чувство, будто она летит в пропасть. Но еще долго-долго не будет дна с его острыми скалами, а только страх, незнакомый и липкий.

Столбик номерных знаков воинских частей получился совсем коротким. Список офицеров – чуть больше.

– Мало, – сказала Погожева.

– Больше не помню.

– Верю. Даю день сроку. За это время составьте мне полные списки по картотеке.

Татьяна ничего не ответила.

– Переверните еще страницу, – продолжала Погожева. – Пишите: «Расписка». С новой строки: «Я, Дорофеева Татьяна Ивановна, получила от сотрудника германской разведки за переданную мной информацию военного характера аванс в сумме десять тысяч рублей». Прописью. Так. Число. Подпись.

Погожева взяла одну из трех пачек, подвинула к Татьяне.

– Десять тысяч в сторублевых купюрах. Считайте.

Татьяна подняла пачку, повертела. Ответила:

– А что считать? Они же запечатаны.

– Спасибо за доверие, – усмехнулась Погожева. Она встала. Взяла тетрадку.

– Опустите пистолет, – попросила Татьяна.

– Не волнуйтесь. Теперь я не стану в вас стрелять. Но предупреждаю. Не делайте глупостей. Если меня арестуют, ваши расписки попадут в русскую контрразведку. Не думаю, что вы сможете убедить их в своей невиновности. Там работают непокладистые люди. Ясно?

– Ясно.

– Я попрошу вас, моя милая, обменяться со мной одеждой. Дайте мне свое пальто, платье…

– Они будут велики вам в груди, – сказала Татьяна.

– Что поделаешь? – вздохнула Погожева. – Подложу ваты.

Меньше чем через десять минут Погожева в одежде Дорофеевой уже стояла в прихожей. Прощаясь, она сказала:

– Ваша агентурная кличка – Кукла. Не знаю, смогу ли я сама поддерживать с вами контакт. Возможно, придет другой человек. Пароль: «Мне известно, что у вас есть пианино». – «Оно испорчено». – «Могу предложить в обмен мешок картошки». – «Спасибо. Мне нужна мука».

Снова Жан

Чирков всю вторую половину дня с группой солдат обследовал каменоломни. Вернулся лишь вечером, усталый, голодный, злой. Результаты были весьма и весьма скромные. Остатки дымовой шашки (могли баловаться дети) да следы, не очень конкретные, свидетельствующие лишь о том, что еще недавно кто-то использовал штольни в качестве склада.

Каиров сказал Чиркову:

– Вы свободны. Ужинайте и отдыхайте.

Сам же пешком отправился в гостиницу Дома офицеров.

Стемнело. Дождя не было. Но воздух весь был пронизан сыростью. И морем, и нефтью… Возле Дома офицеров разговаривали люди. Двери хлопали. И пятна света, словно шары, скатывались по мокрым ступенькам.

В фойе Каиров увидел афишу кинофильма.

«СЕГОДНЯ! ТОЛЬКО ОДИН ДЕНЬ!

Английский документальный фильм

ПОБЕДА В ПУСТЫНЕ

Производство Армейского кинофотоотдела и киноотдела Британских королевских воздушных сил. Фильм рассказывает о разгроме итало-немецких войск в Египте и Ливии 8-й английской армией. Начало в 19 часов».

Нет. Он не пошел в кино. Усталость и недомогание сковали его, сделали вялым. Поднявшись в номер, он, не снимая шинели, упал на кровать. Закрыв глаза, около четверти часа лежал неподвижно.

Потом в дверь постучали. Вошла горничная – широкая, низкого роста старушка. Лицо у нее было дряблое, точно тряпка, но улыбка приветливая, глаза моложавые. Она сказала:

– Давайте я поменяю вам постель.

Каиров поднялся. Виновато пояснил:

– Прилег на секунду – и как в воду.

– Намаялись, чай, за день, – участливо сказала старушка и задвигала губами, словно что-то пережевывая.

– Намаялся не больше обычного. Да годы не те…

– Годы – они как пузыри мыльные. Разглядеть не успеешь, а их уж нет, – белая простыня, затвердевшая от крахмала, хлопнула, словно парус, накрыла матрац.

– Давно при гостинице работаете? – спросил Каиров, удивившись ловкости старушки.

– Восьмой годок… Аккурат с весны тридцать шестого.

– Майора Сизова помните?

– Нешто забуду… Приветливый сынок такой был. Ежели придешь в номер прибрать али постель сменять, без пятерки не отпустит. Случалось, и по десять рублей давал.

– Общительный человек.

– Очень, – охотно подтвердила горничная.

Каиров снял шинель, повесил ее в шкаф. Старушка взбивала подушку.

– Друзей к нему много ходило?

– Не скажу, что много, но случалось…

– Вы их знаете?

– Да ведь разве упомнишь. Офицеры ходили. Этот вот… Солидный моряк. По продуктам который… Фамилию запамятовала. Как зачну вспоминать – все одно забываю.

– Женщины навещали майора?

Старушка обиделась. Нос ее будто бы удлинился, и морщинки покатились вниз:

– Господь с вами. Он такой хороший был, интеллигентного воспитания. В Танечку нашу влюбленный…

– Может, вспомните, когда видели майора в последний раз?

– И вспоминать нечего. Видела я его,