апартаменты и там, под аккомпанемент самобытного продолговатого струнного инструмента, называемого "ситар", весьма глубоким и красивым голосом исполняла много индусских напевов. В каком-то смысле их мотивы напоминали мне наши русские народные песни, и даже не только мотивы, но и то, как она их пела, что в конце концов вполне естественно, если принять во внимание соседство Индии и России. Я часто в прошлом, в нашем поместье в Троицком, слушала крестьян, певших в саду, певших в поле, певших всегда – будь то за работой или во время игр, и в основном заунывные, протяжные мелодии, хотя иногда перераставшие и во что-то удалое, – а потом записывала ноты этих песен и играла их на фортепьяно. Таким образом я собрала их довольно много, и, как ни странно, два из исполненных ею индусских напевов были как две капли воды похожи на два русских мотива, что я когда-то сохранила. Наряду с народными песнями имелась и ещё одна связующая нить – наша общая любовь к Рабиндранату Тагору. Она часто декламировала его стихи, и тогда я, прикрыв глаза и внимая ей, представляла, что чудесный, бросивший вызов времени и пространству ковёр-самолёт несёт меня на любимую скамейку моей матери в её розовом саду, где та всегда сидела, часами читая те же строфы. Всю свою жизнь, с того дня, как ей исполнилось шестнадцать, и до самого конца, она записывала в специальный блокнот те мысли, что ей больше всего понравились в каждой прочитанной книге, и за два дня до своей смерти в Ревеле она вывела на одной из последних страниц такие слова Тагора26: "Тише, моё сердце! Пусть будет сладостен час разлуки! Пусть не смерть это будет, а завершение".
Мне было жаль, когда эта работа была завершена и больше не оставалось причин ежедневно ходить в Британский музей. Но всё равно притяжение было слишком велико, и время от времени я вновь оказывалась в своём старом кресле или очень расстраивалась, если кто-то другой занимал его раньше меня. Сергей Долгоруков заплатил за мою работу весьма достойную цену – двадцать пять фунтов, и я снова смогла стать независимой, больше не беря взаймы у Ольги. Тогда же я нашла другое жильё в коттедже на Эдисон-Уэй – улице, где жила моя сестра. И вот что я записала в своём дневнике вскоре после переезда: "Я так счастлива – я обнаружила столь милую комнатку за семнадцать шиллингов в неделю в доме рядом с Ольгой. Стены выкрашены в ярко-розовый цвет, есть настоящий камин, в котором моя хозяйка каждый день разводит огонь, и большая блестящая латунная кровать с бело-розовым покрывалом да в придачу удобное плетёное кресло. Окно большое, но без щелей, и расположено на солнечной стороне дома. В комнате много света, и потому она выглядит весёлой и яркой. Прямо под ней находится кухня, что делает пол приятным и тёплым. С тех пор как я переместилась сюда, я прекрасно сплю, так как мне совсем не холодно, и, кроме того, получив хорошие деньги за свою работу, я достойно питаюсь и больше никогда не голодна, что является важным подспорьем. Последние полмесяца выдались весьма тяжёлыми, ведь у меня было всего три шиллинга в неделю на обеды и дополнительные расходы в промежутках между завтраками Миллингтонов и ужинами Ольги, но теперь всё в полном порядке, и я чувствую себя действительно комфортно.
На моих стенах нет ничего, кроме одной фотографии, вырезанной из газеты и имеющей название 'Дух весны', – я разместила её над камином. Я обожаю её, ведь она полна движения, жизни и надежд на лучшее".
И хотя со своей четвертью сотни фунтов я стала "богатой", однако всё равно изо всех сил старалась найти новую возможность подзаработать, практически каждый день штудируя объявления и подавая заявки. Но куда бы я ни пошла, мне казалось, что я постоянно опаздываю, вероятно, потому, что я жила так далеко, в Голдерс-Грин, и лондонские девушки всегда меня опережали, раз за разом раздражающе оставляя позади. Помню, однажды я зашла к леди Карнок с объявлением, только что вырезанным из газеты. В нём говорилось, что пожилой слепой мужчина желает воспользоваться услугами дамы моложе тридцати пяти, обладающей приятной внешностью и мягкими манерами, в качестве секретарши или что-то в этом роде. Я направлялась к нему в надежде пройти отбор и, с гордостью показав бумагу леди Карнок, объявила о своём намерении подать заявку на эту должность. И была крайне расстроена, когда та всплеснула руками в испуганном протесте.
"Но, моя дорогая, вам не следует туда идти, – вскричала она. – Тут что-то не так! Зачем слепому мужчине в качестве секретарши молодая женщина приятной наружности, если он не может видеть, как она выглядит? Нет, вы должны пообещать мне, что не пойдёте к нему". И, видя, как она взволнована, я пообещала.
Несколько раз благодаря лорду Карноку я посещала парламент, но однажды, не имея пропуска и всё же очень желая послушать речи о России, я отправилась туда в надежде, что мне посчастливится встретить кого-то из знакомых, кто проведёт меня внутрь. Тем не менее надежда эта осталась втуне, и я стояла внизу, думая безутешно, что единственное, что мне остаётся, – это поехать домой, как вдруг ко мне подошёл симпатичный джентльмен и вежливо спросил, может ли он чем-то помочь.
"Меня зовут Марди Джонс, и я член парламента от Понтипридда27, – сказал он. – Видя, как вы стоите здесь с несколько, если так можно выразиться, потерянным видом, я подумал, что, вероятно, мог бы оказаться полезным".
"О да, – восторженно воскликнула я, – если вы член парламента, вы, конечно, можете мне помочь! У меня нет пропуска, и всё-таки я жажду услышать, что будут говорить о России. Видите ли, я русская, и меня зовут Ирина Скарятина-Келлер, – продолжила я, предъявляя в качестве доказательства свой английский паспорт, который неизменно носила с собой в сумочке. – Я неоднократно бывала в парламенте благодаря английским друзьям, но сегодня забыла попросить их достать для меня пропуск. Как вы думаете, вы могли бы устроить так, чтобы я туда попала?"
"Разумеется, – галантно ответил мистер Джонс. – Ну, разумеется, я могу вас провести". Через пару минут всё было улажено, и я очутилась на галерее, внимая одной из самых интересных речей о России, которые мне когда-либо приходилось слышать. К тому же мой "парламентский проводник" один раз даже пришёл посмотреть, всё ли со мной в порядке. И хотя я никогда больше его не видела, должна сказать, что он был одним из
