Мидуинтер призвал их к порядку и попросил Эймоса выступить.

Он никогда раньше не произносил речей.

Элси сказала ему говорить так же, как он говорит с классом в воскресной школе. «Будь естественным, дружелюбным и просто ясно скажи, что хочешь сказать. Ты увидишь, это легко». Она всегда в него верила.

Он встал и огляделся. В основном это были мужчины.

— Спасибо вам всем, — сказал он довольно скованно, но затем решил быть честным и добавил: — Я не был уверен, что кто-то останется.

Они рассмеялись его скромности, и лед тронулся.

— Я буду баллотироваться как виг, — продолжил он. Виги были партией религиозной терпимости. — Но я не планирую вести кампанию по религиозным вопросам. Если меня изберут, я должен буду работать в интересах всех жителей Кингсбриджа: методистов и англикан, богатых и бедных, имеющих право голоса и не имеющих.

Это было слишком общо, понял он.

— Полагаю, они все так говорят, — с досадой сказал он, и его честность снова была вознаграждена одобрительным смехом.

— Позвольте мне быть более конкретным, — продолжил он. — Я считаю, что этой стране нужны две простые вещи: хлеб и мир.

Он сделал глоток воды из стакана. Некоторые в зале согласно кивали.

— Стыдно, что у нас есть законы, поддерживающие высокие цены на зерно. Это защищает доходы самых богатых людей в стране, а простые люди расплачиваются за это ростом цен на хлеб. Эти законы должны быть отменены, и у людей должен быть хлеб, который Библия называет посохом жизни.

Раздался хор «аминь». Он задел за живое. Землевладельческая знать страны беззастенчиво использовала свою власть, особенно свои голоса в Палате лордов, чтобы гарантировать сельскохозяйственную прибыль и, следовательно, высокую арендную плату за свои тысячи акров пахотных земель. Методисты, в основном ремесленники и мелкие предприниматели из среднего класса, были возмущены. Бедняки просто голодали.

— И мир нам нужен почти так же, как бедным нужен хлеб. Война нанесла ужасный ущерб и предпринимателям, и рабочим, однако наши премьер-министры Уильям Питт, герцог Портлендский, Спенсер Персеваль, а теперь и граф Ливерпуль, даже не пытались заключить мир. Это должно измениться. — Он помедлил. — Я мог бы сказать больше, но по вашим лицам я вижу, что вас не нужно убеждать.

Над этим они тоже рассмеялись.

— Так что давайте поговорим о том, что нам нужно сделать, чтобы все изменить.

Он сел и жестом указал на пастора.

Мидуинтер снова встал.

— В Кингсбридже около ста пятидесяти человек имеют право голоса, — сказал он. — Нам нужно выяснить, кто они, как они голосовали в прошлом и как настроены на этот раз. Затем мы можем начать работу по изменению их мнения.

Эймосу это показалось огромной задачей.

— Мэр обязан опубликовать список избирателей, имеющих право голоса, так что мы должны увидеть этот список на городских досках объявлений в ближайшие несколько дней, а также он появится в «Кингсбриджской газете». Нам нужно выяснить, как они голосовали на последних всеобщих выборах пять лет назад: это общедоступная информация, и в Ратуше, а также в архивах газеты, должны быть записи. — В голосовании не было никакой тайны, оно было открытым. Мужчины должны были выкрикивать свой выбор перед залом, полным людей, и каждый отдельный голос сообщался в «Газете». — А затем, когда мы будем информированы, мы начнем с ними разговаривать. — Он помолчал. — Простите, если я сейчас скажу вам нечто, что покажется излишним. В нашей кампании не будет ни подкупа, ни намека на подкуп.

На самом деле выборы в Кингсбридже всегда были довольно свободны от коррупции. В последние годы избиратели с радостью выбирали виконта Нортвуда. Но Мидуинтер считал, что позицию методистов необходимо подчеркнуть, и Эймос был с ним согласен.

— Мы не будем покупать выпивку для избирателей в трактирах, — продолжал Мидуинтер. — Никаких услуг не будет предложено или обещано в обмен на поддержку. Мы будем просить людей голосовать за лучшего кандидата и говорить, что надеемся на их выбор.

С задних рядов раздался голос, и Эймос увидел, что это Спейд.

— Я думаю, женщины играют важную роль на выборах, — сказал он. Его жена, Арабелла, сидела рядом с ним. Она стала методисткой, когда они поженились. Между ними сидел Эйб, тринадцатилетний пасынок Спейда, или сын, если верить сплетням Белинды Гуднайт. — Они, может, и не горят желанием спорить о зерновых законах или Бонапарте, — продолжал Спейд, — но почти каждая женщина в этой общине может, положа руку на сердце, сказать, что знает Эймоса Барроуфилда много лет и что он честный и трудолюбивый человек. Такое замечание может принести больше пользы, чем долгие разговоры об Австрии и России.

— Очень хорошо, — сказал Мидуинтер. — Теперь я предлагаю встретиться снова после молитвенного собрания в среду. К тому времени у нас должен быть список избирателей. Но прежде, чем мы разойдемся сегодня вечером, нам нужно подписать документы о выдвижении. Я предложу кандидатуру. Спейд, ты поддержишь? Было бы хорошо иметь олдермена в списке.

— С удовольствием, — сказал Спейд.

— И было бы полезно иметь и англиканца. Как сказал ранее Эймос, он не хочет быть только кандидатом от методистов.

— А как насчет Сесила Прессмана, строителя? — сказал Эймос. — Я знаю, он против войны, но ходит в церковь Святого Луки.

— Хорошая идея.

— Я знаю Сесила, — сказал Спейд. — Я поговорю с ним.

И на этом началась избирательная кампания.

*

Элси почти каждый день навещала мать. Дом был просторный, довольно большой для двух взрослых и ребенка, подумала Элси. Когда он принадлежал Уиллу Риддику, он был отделан дубовыми панелями и темным бархатом и славился количеством входивших в него шлюх и выносимых пустых бутылок. Теперь все было совсем иначе. Спейду нравилась классическая мебель, стулья с прямыми спинками, прямые ножки столов, но с тканями со сложным узором. Арабелла любила изгибы и подушки, пышную обивку и шторы, свисающие гирляндами и фестонами. Элси наблюдала на протяжении многих лет, как их разные предпочтения слились в уникальный стиль, богато-уютный, но не вычурный. А летом в вазах стояли розы из сада.

В свои пятьдесят восемь Арабелла все еще была прекрасна. Спейд тоже так считал. Достаточно было увидеть их вместе, чтобы это понять. Сегодня на ней было шелковое платье оливкового цвета с кружевами на рукавах и по подолу. Спейд любил, чтобы она была хорошо одета.

Когда Элси приходила в гости, обычно они были вдвоем: Спейд на работе, а Эйб в школе. Наедине они говорили о самом сокровенном. Арабелла знала, что Элси все еще безнадежно влюблена в Эймоса, а Элси знала, что Эйб сын Спейда, а не епископа. Эйб был счастливым мальчиком, проклятие епископа не сработало.

Они пили чай в гостиной, выходившей на запад и залитой сейчас бледным октябрьским солнцем.

— По дороге сюда я столкнулась с Белиндой Гуднайт, — сказала Элси.

— В детстве вы с ней были большими подругами, — заметила Арабелла.

— Помню, у нее был игрушечный театр. Мы сочиняли пьесы о девочках, которые влюблялись в цыганских мальчиков.

— Ты заставила меня посмотреть одну. Это было ужасно.

Элси рассмеялась. Затем сказала:

— А теперь Белинда — ужасная сплетница.

— Знаю. Ее называют «Кингсбриджской газетой».

— Она сказала мне кое-что, что меня обеспокоило. Похоже, люди открыто говорят, что Эймос — отец юного виконта Нортвуда.

Арабелла пожала плечами.

— Может, это и правда, хотя никто точно не знает. Когда он родился, были шепотки, но они утихли. Интересно, почему слух снова всплыл?

— Из-за выборов, очевидно. Сторонники Хорнбима его распространяют.

— Думаешь, сплетни помешают людям голосовать за Эймоса?

— Возможно.

— Я расскажу об этом Дэвиду. — Арабелле нравилось называть мужа Дэвидом, а не Спейдом.

На минуту воцарилась тишина, необычная для этих двух женщин, затем Арабелла сказала:

— У тебя на уме явно что-то еще.

Элси кивнула.