Хальвдан подмигнул младшему Гриму и шепнул мальчишке из прислуги. Быстро появились расчерченная доска и ларец с янтарным воинством для новой восточной игры, и, удобно устроившись на мягких шкурах и подушках, вчерашние неутомимые соперники в забаве с мячом расставили своих воинов для тихого и умного соревнования.

* * *

На этот раз они решили сразиться не в хнефатафл, а в новую игру, завезенную купцами с Востока. Как обычно, Хальвдан посмеялся над перчатками младшего Грима, которыми тот взялся за янтарь для первого хода.

– Один нойда посоветовал мне браться за рукоять меча только в перчатках, а я решил, что, пока я не дома, значит, всегда готов к бою, – младший Грим долгим взглядом посмотрел Хальвдану в глаза. – Тавлеи чем не бой?

– Тогда бейся… Я вот так, – Хальвдан сделал ход. Его соперник был так юн, искренен и при этом наполнен лукавством, что Хальвдан подумал, что старший Грим со своей суровостью и непоколебимостью совсем не похож на младшего. При этом он давно заметил, что старший никогда не выпускает младшего из вида, мягко заботится о нем, ненавязчиво подает ему советы и терпеливо выслушивает его треп…

Дальше случилось что-то необъяснимое. Хальвдан еще не успел ощутить приятное погружение в игру, как на доске его конунг был бит, притом что все его войско стояло под знаменами в полном составе и готовое к бою.

Хальвдан покраснел от неожиданности. Младший Грим настороженно смотрел ему в лицо, ожидая всего самого худшего и готовый отпрыгнуть в случае чего. Но Хальвдан лишь усмехнулся, видя его мальчишескую решимость, и проблеял, подражая овечке:

– Как овцу зарезал. Это да-а… Так, так и так. Вот это прием! А почему ты его раньше не показал?

– Берег на всякий случай, но вот решил показать, чтобы ты не попался…

– Так я ж попался…

– Ну, так кто видел. А погода плохая, глядишь, завтра отец твой захочет нас столкнуть за тавлеями, и я не удержался бы… А ты бы проиграл…

– Какой ты… Я ведь и впрямь чуть не ударил тебя.

– Я заметил.

– Я заметил, что ты заметил. Вот это урок! Кто тебя научил?

– Два парня из Гётланда, Офейг и Вигфус, они играли просто как сам Бёльверк.

Янтарных воинов не пришлось долго расставлять. Начали по новой. На этот раз пошла вязкая и расчетливая игра.

– А ты играл с теми купцами, что осенью пришли в Хольмгард? – вдруг спросил Хальвдан. – Говорят, люди из Серкаланда хорошие игроки.

– Нет, не успел… потому и жалел, что мы не остались там на зимовку.

– А почему не остались?

– Брат решил, что там неспокойно. Местные гуты с вендами не очень ладят. Те и на Эгиля зуб точат, и на финнов, и на своих, тех, что с Мусты-реки. Вот брат и решил уйти от беды подальше.

– Разумно, хотя Эгиль ничего об этом не говорил.

– Ну, нам он рассказал, да и купцы подтвердили. Мы, правда, думали, что корабли из Болхара там тоже не задержатся, но их до сих пор что-то не видно. Теперь не я, а он жалеет, что ушел в Алдейгью.

– То-то он все на реку посматривал! Теперь понятно…

– О чем ты?

– Мои люди наблюдали за вами. Сказывали, что большой Грим часто смотрит на реку, словно ждет кого-то с верховьев.

– Ну да… Теперь вот сидим здесь, серебро тратим и тех купцов ждем.

– Неужто вас плохо кормят? К тому же тут полно других купцов зимует!

– Альгис-прусс разорен, а мы хотели подзаработать. Теперь пытаемся с Ингольфом договориться… Может быть, весной пойдем с ним до Эйсюслы, где, как всегда, неспокойно, а там устье Дуна-реки рядом. Но этот путь такой короткий, что много не заработаешь.

– Зато честно будет и для Альгиса… Вы ведь должны его домой вернуть?

– Конечно… Я и сам уже по дому соскучился, – Грим нарочито вздохнул.

– А я нет… Хотя одиннадцать лет как ушел из дома.

– Верно, мать тебя уже не узнает.

– Она умерла как раз одиннадцать лет назад… А твоя жива?

– Да кто ее разберет, жива она или нет!

– Верно, ты с ней не очень ладишь.

– Ты прав.

– Зря. Когда моя мать умерла, я понял, что никому на свете я не был так мил и важен, как ей, – только ей, и никому больше. Мне потом было трудно вспоминать свою грубость и невнимание. Я ей мало прощал, и совсем не прощал то, что она женщина. У тебя еще есть время это исправить.

– Посмотрим, – сказал Грим и насупился.

Хальвдан снисходительно улыбнулся. Ему нравилось, что Гриму ничего не нужно было от сына конунга, что он был всегда открыт и внимателен, что его темные глаза светились то злостью, то радостью, то озорством, а теперь вот замкнулись обидой на мать.

Люди уже укладывались спать. Выходили до ветра под черное небо. Небо сыпало мелким дождем, серый снег набухал водой, черные настилы скользили под ногами.

На другом берегу Олхавы лаппи-охотники, и так-то похожие на зверей, продав пушнину в обмен на железные товары и брагу, пили весь вечер, теряя дар речи и смысл поступков. Под черным небом низкорослые лаппи в меховых торках выли похожие на плач волчицы песни. За рекой волчьими глазами мигал непонятный им город – в дверях вдруг показывался свет из сеней, кто-то проходил по двору с факелом в руках, где-то подкинутые в очаг дрова подсвечивали дым, выходивший из крыш. Без этих проблесков город на той стороне реки казался бы просто темной безжизненной грудой бревен и досок, но он был жив и опасен, этот источник железных орудий, ярких бус и хмельной браги, полный разноязыких людей, ничего не знающих про жизнь леса и зверей, кроме цен на пушнину.

* * *

То ли из-за этих песен, то ли из-за того, что наступил бараний месяц, среди ночи стая волков зашла на окраины Алдейгьи, переполошив скот и собак. Пару самых смелых или дурных псов волки тут же задрали. Только короткий и отчаянный визг в ночи.

Утром старший Грим обнаружил у самого дома следы крупного самца. Волк не спеша прошел у дверей, скакнул через изгородь и посреди санного пути двинулся по улице в сторону халлгарда. Грим как вышел из дома в легкой одежде, так и пошел по следу.

И сегодня не удастся выявить победителя в их споре с Хальвданом. Стало еще теплее, и вода, верно, вышла поверх льда Олхавы, напитав снег и отрезав противоположный берег. Темные полосы ледового переезда и потемневшая площадка для игры в мяч