В нем сообщалось, что он призван в ополчение.

Ему стало дурно. Он никогда не был драчуном и боялся, что из него не выйдет толку.

Ему следовало предвидеть такую возможность, ведь он подлежал призыву с восемнадцати лет, но он просто не думал об этом.

Семья обсуждала это за ужином.

— Я возненавижу армию, — сказал Кит. — Я знаю, что мы должны защищать нашу страну, но я буду худшим солдатом в мире.

— Это тебя закалит, — сказал Джардж. Затем он поймал укоризненный взгляд Сэл и добавил: — Без обид, парень.

— Ополчение — это еще не армия, — сказала Сэл. — Их не могут отправить за границу. Они должны оставаться дома и защищать страну в случае вторжения.

— Которое может случиться в любой день! — сказал Кит. — У Бонапарта двести тысяч человек ждут, чтобы пересечь Ла-Манш.

Даже если вторжения не будет, это разрушит его план по строительству станков Жаккарда с Роджером. Он потеряет не только деньги, но и радость работать с человеком, которого он любил больше всех на свете.

— Не обязательно именно ты должен спасать нас от Бонапарта, — сказала Сэл. — Обычно можно заплатить кому-то другому, чтобы он пошел вместо тебя. И это даже не очень дорого стоит. Сотни людей так делали. Пусть парни из «Бойни» воюют, им это нравится.

— Сначала нужно найти кого-то, кто согласится.

— Это будет нетрудно. Безработных полно, многие в долгах. С твоей помощью такой человек мог бы расплатиться с долгами и найти работу. В ополчении платят мало, но дают еду, мундир и койку. Неплохое предложение для молодого человека в беде.

— Завтра же начну расспрашивать.

Следующий день был воскресеньем. В методистской молельне, после службы причастия, к Киту подошел майор Дональдсон и попросил его сесть в тихом уголке. Кит недоумевал, что же будет дальше.

— Я знаю, что твое имя вытянули в лотерею, — сказал Дональдсон.

Дух Кита воспрял. Возможно, Дональдсон собирался помочь ему избежать призыва.

— Из меня не выйдет хорошего солдата, — сказал он. — Я ненавижу насилие. Я ищу кого-нибудь, кто пойдет вместо меня.

Вид у Дональдсона был серьезный.

— Боюсь тебя огорчить, но это исключено.

Кит был в ужасе. Ему казалось, что он видит дурной сон и не может проснуться. Он уставился на Дональдсона. На лице этого человека не было и тени обмана. Он был совершенно искренен.

— Но почему? — спросил Кит. — Разве сотни людей так не делают?

— Делают, но замена всегда остается на усмотрение командира, а в вашем случае полковник Нортвуд этого не позволит.

— Почему? Что он имеет против меня?

— Ничего. Как раз наоборот. Он знает, кто вы, наслышан о ваших талантах и хочет видеть вас в своем ополчении. У нас хватает юных головорезов, готовых к драке. А вот людей с головой не хватает.

— Значит, я обречен?

— Не смотрите на это так. Вы инженер. Могу обещать вам чин лейтенанта в течение полугода. Это предложение исходит от самого полковника.

— Инженер? Что я буду делать?

— Например, нам может понадобиться быстро переправить десять тысяч человек и двадцать тяжелых пушек через реку, где нет моста.

— Вы бы, наверное, навели понтонный мост.

Дональдсон улыбнулся, как человек, выложивший козырную карту.

— Видите, почему вы нам нужны?

Кит понял, что только что решил свою судьбу.

— Полагаю, да, — мрачно сказал он.

— Призывники служат до конца войны, а она может продлиться еще много лет. Но как офицер вы сможете уволиться из ополчения через три-пять лет. И жалованье у офицеров гораздо выше.

— Я никогда не впишусь в армейскую жизнь.

— Наша страна в состоянии войны. Я знаю вас много лет: вы не по годам зрелый человек. Подумайте о своем долге перед Англией. Бонапарт захватил пол-Европы. Наши вооруженные силы — это единственная причина, по которой он еще не правит нами … пока. Если он вторгнется, именно ополчению предстоит дать ему отпор.

— Не говорите больше. Вы делаете только хуже.

Дональдсон встал и хлопнул его по плечу.

— Вы многому научитесь в ополчении. Смотрите на это как на возможность. — И он ушел.

Кит обхватил голову руками.

— Это больше похоже на смертный приговор, — сказал он в пустоту.

*

Спейд отправился на набережную, чтобы проследить за погрузкой партии товара на баржу, идущую в Комб. Баркасником оказался седовласый мужчина лет пятидесяти с лондонским акцентом. Спейд его не знал, но тот представился как Мэтт Карвер. Он с трудом справлялся с тяжелыми тюками, и Спейд помог ему. И все же баркаснику приходилось часто останавливаться, чтобы перевести дух.

Во время одной из таких пауз баркасник сказал:

— Боже мой! Тот человек в черном сюртуке. Его зовут Джоуи Хорнбим?

Спейд проследил за его указывающим пальцем.

— Здесь его называют олдермен Хорнбим, но да, кажется, его имя Джозеф.

— Будь я проклят. Олдермен, да еще и в сюртуке, который, должно быть, стоит как трехмесячное жалованье рабочего. И какой он теперь?

— Сущий кремень.

— А, он всегда был жестким.

— Вы его знаете?

— Знал. Я вырос в лондонском районе под названием Севен-Дайалз. Мы с Джоуи были ровесниками.

— Вы были бедны?

— Хуже, чем бедны. Мы были воришками и жили только тем, что крали.

Спейд был заинтригован. Хорнбим в детстве был воришкой.

— А ваши родители?

— Я был подкидышем. У Джоуи до двенадцати лет была мать. Лиззи Хорнбим. Она тоже была воровкой. Промышляла на стариках. Попросит шесть пенсов, и пока старый хрыч говорит «нет», или даже «да», она уже вытаскивала золотые часы прямо из его жилетного кармана. Но однажды она ошиблась и выбрала мужика пошустрее. Он схватил ее за запястье и уже не отпустил.

— Что с ней случилось?

— Ее повесили.

— Боже правый, — сказал Спейд. — Интересно, не поэтому ли Хорнбим стал таким, какой он есть?

— Вне всяких сомнений. Мы ходили смотреть. — Глаза мужчины затуманились, и Спейд понял, что тот снова видит казнь. — Я стоял рядом с Джоуи, когда его мать повисла на веревке. Иные умирают легко. Раз, и шея сломана, но ей не повезло, и она еще несколько минут задыхалась в петле. Ужасное зрелище — рот открыт, язык вывалился, обоссалась. Страшное дело, правда, для сына, видеть такое в его возрасте.

Спейда пробрал холодный ужас.

— Мне почти становится его жаль.

— Не стоит, — сказал баркасник. — Он вам спасибо не скажет.

31

Свадьба Спейда и Арабеллы Латимер стала главной нонконформистской свадьбой года в Кингсбридже. Методистская молельня была забита до отказа. Здание новой, вдвое больше, уже строилось, но еще не была закончено, и небольшая толпа собралась даже на улице. И это несмотря на флер, окружавший этот брак, флер невысказанного греха и полускрытого стыда. А может, подумал Спейд, люди и хлынули на церемонию именно из-за этого флера, такого скандального и волнующего, порочного и притягательного одновременно. К этому времени в городе, должно быть, не осталось никого, кто не слышал бы слух о том, что Арабелла была любовницей Спейда еще при жизни мужа и задолго до его смерти. Возможно, некоторые пришли на свадьбу, чтобы неодобрительно хмуриться и перешептываться с друзьями, но, оглядывая собравшихся, Спейд чувствовал, что большинство, кажется, искренне желают паре добра.

Это был понедельник, 30 сентября 1805 года.

Арабелла была в новом платье из шелка каштанового цвета — цвета, который, как заметил Спейд, придавал ее лицу сияние. Он не мог не думать о теле под этим платьем, теле, которое он так хорошо знал. В свое время он любил стройную юношескую фигурку Бетси и ее безупречную кожу, а теперь он любил зрелое тело Арабеллы, с его мягкой округлостью, его складками и морщинками, с россыпью серебра в ее светло-каштановых волосах.

Спейд и сам подстригся и надел новый сюртук яркого темно-синего цвета, который, по словам Арабеллы, придавал его голубым глазам особенный блеск.

Кенелм Маккинтош был зятем Арабеллы и ее единственным родственником мужского пола, но теперь он был деканом Маккинтошем и не мог участвовать в методистской церемонии, поэтому Арабеллу к алтарю вела Элси. Она держала за руку пятилетнего Эйба, одетого в новый синий костюмчик, курточку и штаны, скрепленные пуговицами, называемый костюмом-скелетоном, потому что он так плотно сидел. Это был излюбленный наряд для маленьких мальчиков.