— Халтурщики! Вы всё это выдумали!

Потому что сама она никогда этот календарь честно не вела. А тут сказала:

— Наглость — второе счастье! — И показала всему классу календарь Игониной — со сплошными солнышками. Все квадратики — солнышки! — Игонина, встань!

Игонина встала, и мы увидели, что за лето у неё выросла грудь.

— Мы были под Астраханью. Там — пустыня, — сказала Игонина.

— И что — все три месяца — ни одного дождичка?

— Ни одного.

Самая из нас добросовестная и прилежная — вдруг поленилась придать своему календарю хоть какой-то вид подлинности.

— И ни одного облачка?

— Ни одного!

Опозорена перед всем классом и осмеяна.

— Дура! Хотя бы «переменно» где-нибудь вставила.

— Не было переменно! — Вот-вот заплачет.

— А какая пустыня — с верблюдами?

Мы все ждали — когда же она разрыдается? Нет, ни слезинки. В прошлом году она такой не была. Стала — после пустыни.

Камень, ножницы, бумага

На счёт «раз-два-три» мы их выкидывали на пальцах. Ножницы — раз-два-три — побеждали бумагу (они её резали). Камень — раз-два-три — побеждал ножницы, которые тупились об камень. А бумага — раз-два-три — побеждала камень, потому что камень мог быть завёрнут в бумагу. Ну и что? Разве камень при этом терял свою каменную сущность? Или как-то страдал от завёртывания? Почему же мы тогда единогласно засчитывали ему поражение от бумаги? Сейчас, когда мы вынуждены пребывать в здравозаградительной изоляции, многие так называемые очевидности предстают перед нами в ином свете и окружают нас. И на счёт «раз-два-три» вальсируют с тяжким грохотом.

Да. Карантин давно уже снят, но музычка осталась.

Единственная стрела

Помню эти луки на бечёвке со стрелами с карандашными наконечниками. И свой первый лук, сделанный для меня бывалым лучником. И как мы искали в лесу нужную ветвь или деревце, чтобы мой лук по длине (уже в согнутом виде) доходил мне до плеча. И как мы плели тетиву из капроновой лески.

Плетение тетивы, я понял тогда, — это утомительная, но необходимая часть изготовления настоящего инструмента. Да и гудела она как настоящая, не из бечёвки струна.

Стрела была единственной — выструганная с идеальной прямизной и прочностью, каковые не дадут никакие прутики. С наконечником из консервной банки. А оперение? Не надо. И так полетит. Действительно, летела. И высоко и далеко. Бывало, стрельну — потом ищу её в зарослях целый день. И не нахожу.

Интересная индея

В детстве моя дочка любила рисовать динозавриков. Один рисунок она подписала так: «Трёхрогий идёт искать иду». К сожалению, динозавриков сменили желтоголовые барби, в частности с такой подписью: «Барби идут за муж». Одно время на её рисунках все куда-то шли: «Люди идут в автобус», «Я иду и гуляю», «Кошка идёт к нам». Однажды я сказал дочке: «Соня, не мешай! Папа работает. Иди займись своими делами!» Потом подумал: «Наверное, я не прав». Подошёл к ней, спрашиваю:

— И что это ты тут вышиваешь крестиком?

— Идди, рабботай! — с какой-то приблатнённой оттяжкой громко произнесла дочь. Откуда у неё взялась такая интонация? С улицы? Нет, наверное, сама по себе сочинилась.

Иногда я записывал, с моей точки зрения, её особо удачные высказывания. Вот некоторые из них:

— У меня от ваших разговоров трещит нога!

— Я возьмила, я кладила (взяла, клала).

— Я прохманулась (промахнулась).

— С горки — медленно, а в горку — быстро (сопля из носа).

— Когда я был маленький, я пила водку и стал маленький чудовище. Я кусался, царапался, и у меня был белый язык (сочиняя «страшную историю»).

— Что такое: шёл, вышел, вшёл? Свитер! (при надевании: шёл — руки в рукава, вышел — голова из ворота, вшёл — наделся окончательно, влип по фигуре).

— Есть интересная индея!

— Летущая тарелка.

— Я причиню тебе кровь! (в нарочитом гневе).

— Я причиню тебе поцелование! (так же в радости).

— Жил-был старик. И он был жив! (сочиняя «волшебную сказку»).

— До него нельзя доплюнуть (наблюдая салют).

— Будем молиться! Это — наш сакральный путь! — Однажды, произнеся эти слова, она разбудила меня, стоя со свечкой в руке, снятой с новогодней ёлки. Понятно: вчера по телевизору транслировали рождественскую службу в Богоявленском соборе, отсюда и «сакральный путь». И говорила она так целый день: «Это наш сакральный путь» — спускаясь в лифте, едучи в метро к кинотеатру «Баррикады» и при возвращении домой, поднимаясь в лифте.

А назавтра она уже позабыла про сакральный путь и больше никогда так не говорила, хотя именно на этом пути Соня и повстречалась с его святейшеством тибетским Далай-ламой Четырнадцатым. Дело происходило в Элисте, вернее, в степи под Элистой, на открытии тогда нового буддийского храма — хурула. Теперь он старый. Для освещения хурула приехал из Индии Далай-лама Четырнадцатый, лауреат Нобелевской премии мира 1989 года. При вхождении в хурул Далай-лама неожиданно благословил находящуюся в многочисленной толпе зрителей, буддистов и небуддистов, мою дочь Соню — прикладывая к ней руки, нашёптывая ей что-то и легонько подталкивая её плечом и локтем. Композитор Гребенщиков и актёры Ричард Гир и Стивен Сигал неделями сидят в приёмной Далай-ламы, ожидая его аудиенции. А тут он — сам, по собственному желанию — подошёл к моей дочке. Самого благословления Соня не заметила, потому что спала на руках у своей тётки. Но его результаты, как я уже тогда полагал, впоследствии дадут о себе знать.

Первый результат для всех оказался неожиданным: дочь пожелала креститься, что и было сделано здесь же, в Элисте, в православном храме архиепископом Белгородским Иоанном, оказавшимся в Калмыкии по своим миссионерским делам. Теперь он крёстный отец моей дочери, а мне — кум.

Я слегка беспокоюсь за дочь. Такое насыщенное значительными и судьбоносными событиями детство может иметь тоскливую отдачу в юности, особенно если у дочери к тому времени не сформируются устойчивые жизненные интересы, такие как овладение знаниями и профессией, ведение домашнего хозяйства, занятие шахматами, музыкой или литературой.

Своё первое стихотворение («Весна») Соня написала в редко встречающемся в современной поэзии размере — шестистопном дактиле, не скажу, что в гекзаметре, но всё же… Начиналось оно так: «Светло-зелёную травку я вижу на даче в Морозках». И далее каждая строка начиналась со «светло-зелёной травки», а стихотворение в целом никак из-за этого не могло закончиться. «Всё время одна и та же травка, — жаловалась дочь, — надоело!» — и страшно обрадовалась, когда я сказал: «Красно-зелёную форму надел футболист „Паровоза“» (прозвище «Локомотива»).

Позже, услышав по телевизору о конкурсе на лучшее стихотворение среди молодых поэтов, она специально для этого