Узкая калитка оказалась запертой. К калитке были прибита дощечка с неумелым изображением песьей морды и косой надписью: «Во дворе злые собаки» — как видно, гостеприимство в число добродетелей сектантского «слуги» не входило.

Калмыков постучал кулаком в калитку. За забором немедленно откликнулась собака — прогремела цепью, залаяла хрипло, прерывисто, заливаясь злостью.

Дверь, ведущая из дома на крыльцо, чуть отворилась. Сквозь щель выглянула простоволосая женщина лет сорока: неопределенные глаза, тонкий, хрящеватый нос, прямой рот. Она без церемонии уставилась на Сашу, как бы прикидывая, стоит или не стоит вступать с ним в разговор. Саша тоже внимательно оглядел ее. Незнакомка ему не понравилась.

— К Крыжову, — отрывисто сказал Саша.

Движением, каким ящерица выползает из-под камня, женщина, не распахивая дверь, просунулась на крыльцо. Костлявая угловатая фигура, неопрятное плохо сидящее платье, растоптанные башмаки на ногах без икр делали ее совсем старухой.

Женщина прикрикнула на собаку, и та замолкла, недовольно ворча.

— Вам к кому? — спросила женщина, все так же подозрительно приглядываясь к Саше, по-птичьи склонив голову набок.

— Я же сказал — к Крыжову, — несколько раздраженно повторил Калмыков.

При звуке его голоса собака хрипло залаяла.

— Цыть ты! — прикрикнула женщина. — К самому, что ль? — Голос ее оставался недоверчивым.

— К самому, к самому! — Саша окончательно терял терпение.

— А чего ради его надо? Ежели из санитарной комиссии, то мы давно все сметье убрали, мы закон понимаем. Это не на нас акт составили, а на Федюнина…

— Вот что тетка, — перебил Калмыков. — Мне с тобой терять время некогда. Или меня проводи, или сама поди к Прохору Тихоновичу и скажи — приехал, мол, старый знакомый по важному делу.

Не говоря ни слова, «тетка» повернулась, ушла. Калмыков услышал, как она прогрохотала засовом, тщательно запираясь изнутри. Собака опять вылезла из конуры и принялась лаять.

«Что такое? Неужели больше никто не появится?» — недоумевал Саша.

Сердясь, все-таки подумал: Крыжов правильно поступает, тщательно ограждаясь от посторонних. Мало ли кто может быть, надо сперва разведать, что за человек…

Несколько минут ожидания — и опять прогромыхал засов. Дверь отворилась во всю ширь. На пороге появился пухлый широколицый мужчина. Фигура у него была оплывающая, по-бабьи более широкая в бедрах, чем в плечах. Его, наверно, оторвали от послеобеденного сна — сладко позевывал, пятерней почесывал волосатую грудь под расстегнутой домашней рубахой. Глаза у него были круглые, маленькие и тускло-желтые, как две потертые копейки.

— Чем могу служить? — сказал он, неторопливо, вперевалку «утицей» спускаясь с крыльца. — Вы ко мне? Я — Крыжов.

Саша сразу приметил характерный для Крыжова обратный жест. Спросив: «Вы ко мне?», он сделал белой пухлой рукой такое движение, будто отталкивал что-то. И говоря: «Я — Крыжов», тоже указал вдаль.

— К вам, — ответил Калмыков. — Нам необходимо побеседовать.

Крыжов оглядел Сашу — пристально, оценивающе. Саша понял, что, несмотря на свой невзрачный бабий вид, «слуга» далеко не прост, хитрости ему не занимать.

— А о чем побеседовать, смею спросить? — Глаза-копейки не отрывались от Калмыкова. Любое выражение Сашиного лица не осталось бы незамеченным собеседником.

— Здесь неудобно, дело важное, — ответил Саша.

Крыжов засопел, подумал-подумал, наконец, решился. Сунул руку в карман брюк, извлек бренчащую связку ключей. Их было с десяток — от маленького, чемоданного, до огромного к амбарному замку-пудовику. Не глядя, привычно, нашел тот, который требовался, отомкнул калитку. Саша хотел войти. Крыжов удержал его: «Погодите». Подошел к конуре, схватил за ошейник огромного волкодава, который не сводил красных глаз с Саши.

— Теперь подымайтесь на крыльцо, быстро, — скомандовал Крыжов.

Саша повиновался. Пес захрипел, рванулся к нему. Крыжов крепко держал разъяренного волкодава.

Когда гость очутился в безопасности, Крыжов отпустил собаку, тщательно запер калитку. Поднявшись к Саше на крыльцо, махнул рукой в сторону улицы: «Прошу».

Калмыков наконец-то переступил порог столь тщательно охраняемого жилища. Крыжов последовал за ним.

Оставив плащ в темной прихожей, Калмыков вошел в комнату. Блестел начищенный пол. Оклеенные обоями стены пестрели цветными картинками, репродукциями в «золотых» багетных рамах. Как водится, на самом видном месте висела базарная копия шишкинских медведей и одинаковый с нею по качеству «Девятый вал», чуть напоминающий известную картину Айвазовского. Центр комнаты занимал овальный стол, накрытый бордовой плюшевой скатертью. Еще один столик, поменьше, поместился в углу На нем был телевизор, на телевизоре — патефон с пачкой пластинок. У окна — отличный радиоприемник. Весь подоконник занимали вазоны с фикусами и левкоями. Левкои цвели, их аромат смешивался с тянущим из передней запахом соленых огурцов, образуя сложное соединение, в котором разобрался бы не всякий дегустатор-парфюмер.

— Вот, — сказал Крыжов, садясь на стул и кивком предлагая гостю сделать то же самое. — Что скажете, молодой человек?

— У меня нет особых секретов, — сказал Саша, — и все-таки я хотел бы побеседовать наедине.

— А мы одни и есть. В соседней комнате пусто. Сестра на кухню ушла. Она у меня на этот счет дрессированная.

— Я к вам от братьев по вере. «И настанет день…» — Произнося слова пароля, Саша поднял руку, сложил особым образом указательный средний и безымянный пальцы.

— «И господь вознесет праведников и уничтожит нечестивых», — докончил член «краевого бюро», повторяя текст, но не пальцами правой руки, как Саша, а левой.

Пароль и условные знаки были известны среди «свидетелей Иеговы» очень немногим, избранным из избранных, указывали на принадлежность к высшей сектантской иерархии. Теперь Крыжов знал, что перед ним сидит единоверец очень крупного масштаба, может, даже более высокого, чем сам Крыжов. Впрочем, не это важно, главное — зачем пожаловал. Если парень свойский, не помешает, примем в компанию…

Сектантского «начальства» Крыжов боялся гораздо меньше, чем неизвестных посетителей. Узнав в Калмыкове «брата», сразу принял непринужденную позу, закинул ногу на ногу и другим — веселым, развязным — тоном сказал:

— Вот и прекрасно! А звать вас как, по документам? Чтоб ежели придется, в полной готовности быть.

Глаза-копейки как бы обновились, весело поблескивали. Однако хитрость в них не исчезла. При всей своей благожелательности к единоверцу Крыжов, что называется, «уха не вешал».

— Александром. Александр Калмыков.

— Очень приятно. А по батюшке?

Тоненькая иголка кольнула Сашино сердце. Простой, естественный и будничный вопрос напомнил то, что хотелось навсегда забыть: ни отца ни матери Саша не знал, да и сама фамилия его — Калмыков — действительно ли под такой фамилией он родился?.. Может, дали ее где-нибудь в лагере безымянному и безродному малышу посторонние люди — пришла кому-то на ум?..

Спохватившись, видя, что Крыжов ждет ответа, Саша быстро назвал отчество, указанное в паспорте, который Дэвид считал «еще лучшим, чем настоящий»:

— Васильевич — отчество мое. Александр Васильевич.

— Меня — Прохор Тихонович.

— Знаю, — кивнул Саша.

— Откуда? —