Но это не помогло.

После смерти малыша отец лежал неделю на раздвижной кушетке, уставившись в потолок. Мать спросила, скоро ли он сделает гроб, чтобы похоронить ребенка на церковном кладбище, но он ответил, что туда в такую погоду не стоит и соваться, надо ждать, пока наст будет держать. И только когда мать сказала про мышей в риге, отец встал и начал.

Отец строгает, мать чистит картошку. Я слушаю под окном их диалог. По мнению отца, таких грудничков не следует уносить никуда из дома. Развести большой огонь и высыпать пепел к корню дерева. Мать не может даже слышать подобное. Разве отец говорит серьезно? Всех умерших хоронят сейчас в освященной церковью земле. Мать утешает отца: душа же может вернуться домой, для нее расстояния не имеют значения. У души – легкие шажки, она может и сюда заглянуть, если захочет. Малыша встретим у дерева, как и всех остальных.

Между тем из-за сопок появляется кромешная туча. Птицы. Сотни крупных птиц летят с юга над озером, над нашим двором. Они садятся на березу во дворе, конек крыши дрожит, шорох раздается в трубе. Это глухари, большие парящие глухари.

– Папа, посмотри, – говорю я. Отец встает и подходит к окну.

– Что же произошло теперь? – удивляется он. – Точно так же, как в тот раз, когда в России были огромные лесные пожары. Солнце красное неделями и на горизонте полно черных птиц. Но тогда они не сидели на коньке крыши.

Самуэль

Март 2009

Я оставил следы на свежевыпавшем снегу в питомнике. Непроизвольно, поскольку думал о другом. Носил воду, долбил замерзшее дерьмо, рубил мясо, раздавал еду, прибивал гвоздями крепежную доску к сломанной молодняком двери питомника, и мои горизонты расширились. День погони на лыжах за собаками не давал мне покоя. Он был как оргиастическая вакханалия в древности. Это безумие преследования, во время которого все прочее в мире исчезало, и это видение на ручье. Ты видишь, сказал Пестун и улыбнулся, в первый раз. Что, черт возьми, он под этим подразумевал?

В начале погони мне было трудно понять, почему одомашненные собаки бежали как сумасшедшие. У ручья белый пес, Нанок, посмотрел так, что у меня по спине пробежали мурашки. Его глаза были разного цвета. Один голубой, другой карий. Казалось, будто сама Арктика на мгновение заглянула мне в глаза, и в этом взгляде было все самое характерное: бурлящие пороги, жестокие метели, берега, схваченные ночным морозом, спинной плавник кумжи, разрезающий водную гладь в борьбе за лучшее место для метания икры, стая волков, заживо раздирающая лося и вырывающая вместе с кожей сухожилия. Глаза пса сверкали, как смола и северное сияние. В них отражались ночь и день, лед и земля одновременно. Именно тогда я понял, что это совершенно дикая лесная собака, нечто недосягаемое.

Собаки уже похудели. Их тазобедренные суставы торчали, ребра отчетливо проступали под кожей, но они по-прежнему бежали быстро и без усилий. Рванувшие прочь с опущенными ушами и расправленными хвостами, они показались мне самыми красивыми существами на земле – такое парящее, плавное движение. Как отважно бежали бы они в упряжке в самой трудной гонке при заботливом уходе и хорошей еде! Их запал не иссяк бы никогда.

Положение собак было незавидное. Пестун был мрачен, да и коротконогий не улыбался. Серый глава исчез в своем доме, не обобщив итоги дня. Уставшие от погони мужики говорили о своих оленях немногословно и озабоченно, поскольку оленихи были на сносях, и никто не приглашал голодных собак в лес гонять оленей. Отпетые наглецы, собрав свои сумки, уничтожали меня еще более мрачными взглядами, чем утром. Я знал, что означают эти эмоции. Собак следовало убрать.

Зазвонил телефон. Бросив молоток на снег, сдернул с рук рукавицы, вытащил его из нагрудного кармана и ответил.

– Как они уже там… Я приеду.

Молоток остался на тропе, дела были отложены, молодняк не накормлен. Я прыгнул в машину и газанул вверх по склону. От перекрестка вернулся – забыл мотосани.

Вывеска гласила: Рыбалка – Виетонен. Главный дом из бревен, в местном стиле, красного цвета, с длинным рядом окон по боковому фасаду. Синицы и снегири копошились перед окнами в своих зимних заботах, одна птица клевала кусочек сала, другая выискивала семечки в снегу.

Я вышел из машины, покружился по двору, поглядывая на дворовые постройки. Пузатый мужик в штанах с помочами и зеленой клетчатой фланелевой рубашке выскочил из дома и махнул рукой в качестве приветствия. Вероятно, он и звонил.

– Там! – крикнул он, указывая мимо меня. – Там, на льду. Бродит туда-сюда уже много часов.

Я оглянулся. На ледяном просторе выделялась темная движущаяся точка.

Это, должно быть, Инук. Махнул рукой мужчине, побежал к мотосаням, дал задний ход и помчался к озеру. Слезы летели из глаз, шуга из-под саней. Собака остановилась и стала царапать лед передней лапой. Я решил, что она собирает мелкую рыбешку, оставленную рыбаками.

Затем пес поднял голову, посмотрел в мою сторону. Сделал несколько беспокойных прыжков, вновь остановился посмотреть, как будто для проверки своих наблюдений. Потом его понесло.

Я увидел сразу же, что на этот раз у меня получится. Он бежал с трудом. Лапы утопали в слякотном снегу, так что пес то и дело почти тыкался в снег мордой. Он был далеко от берега.

Я буквально наступал ему на пятки. Кричал по-норвежски stanna ja nej[19], звал по имени, но он не реагировал. Он был вне досягаемости команд человека.

Подъехал к Инуку сбоку – он изменил направление. Проехал вперед – он повернул в сторону открытого пространства озера. Снова и снова я пресекал его галоп, вешки сети упали, незамерзшая вода проруби прошумела под роликом саней. Я крутился и кружился вокруг него, как на карусели, и с каждым оборотом его прыжки становились все короче. Синеватый язык лихорадочно дергался, в глазах мелькало отчаяние. Пес начал сдавать. Потом остановился. Он тяжело дышал, беспомощно глядя в сторону. Я сбросил скорость, кружился вокруг своей добычи, как волк, подкрадывающийся к раненому лосю для нанесения последнего смертельного удара. Собака была теперь в пределах досягаемости, но я не осмеливался прикоснуться к ней. Она откусила бы мне руку.

Остановил сани перед собакой. Выключил двигатель, поднял ноги на сиденье и начал с ней разговаривать. Сказал, что я Самуэль Сомернива, проще – Саму, родом из шахтерских земель.

Спросил у Инука о его делах, где он так одичал, рассказал о своих буднях, о