Клим молча вынул из бумажника десять гульденов и, положив их на тумбу, изрёк:

— Честь имею.

На улице он нанял извозчика, добрался до дома № 36 на улице Корзо и с удовольствием пообедал. Синьора Фиорелли потчевала постояльца лазаньей, пиццей «Маргарита» и морским салатом из кусочков молодых осьминогов, анчоусов, креветок, омаров, лангустов, филе трески и холодных ломаных макарон. Вся эта непривычная русскому человеку мешанина была заправлена томатным соусом, добавлены мелко нарезанные оливки, цедра лимона, каперсы, перец, лимонный сок и оливковое масло.

Ардашев не заметил, как тарелки опустели. Стакан холодной воды с лимоном и мятой приятно утолил жажду. Поблагодарив хозяйку и дождавшись её ухода, он разложил на столе фотографии. Интерес представляли только две, и обе за двадцатое июня. На первой — симпатичная и стройная дама в купальном костюме, не ожидавшая направленной на неё камеры, испуганно воззрилась на снимающего её фотографа. Она стояла рядом с купальной кабинкой № 11. Возможно, это и была Амелия Хирш. На втором — милая семейка: муж с женой и два отпрыска — одному лет семь, а другому — десять. Эти двое мальчишек стояли сбоку родителей, а за ними, метрах в пяти, заходил в воду Шидловский. И в тот момент, когда фотограф снял крышку с объектива, дипломат оглянулся. В его взгляде читались испуг и неуверенность, но он уже ступил в воды Стикса. «Нет, не мог Клосен-Смит водить меня за нос, скрывая, что надворный советник был внедрён в какую-то разведочную сеть, — вновь принялся рассуждать Клим. — Ведь, не зная сути, я мог наделать кучу ошибок. Да и не похож второй секретарь посольства на человека, идущего выполнять долг перед Отечеством. — Ардашев поднёс снимок к свету, разглядывая детали. — А вот и пояс. Он вложил в него складное пенсне, деньги и квитанцию от камеры хранения. Стало быть, надворный советник всё продумал заранее и подготовился к исчезновению».

Клим оставил лишь две фотографии, а остальные убрал в саквояж и прилёг. До встречи с инспектором оставалось ещё два часа, от усталости слипались глаза и хотелось хоть немного вздремнуть. Но вот незадача — будильника в комнате не было, а просить синьору Фиорелли поднять его через полтора часа он счёл неудобным. «Ну что ж, тогда не остаётся ничего другого, как принять ванну и освежиться. Да и сорочку пора сменить».

Ровно через час с четвертью, когда летние сумерки окутали Фиуме, Ардашев уже шагал с тростью к отелю «Рояль». Франц Ковач сидел за тем же уличным столиком.

— Добрый вечер, — усаживаясь, проговорил дипломат и заказал два кофе и две рюмки сицилийской граппы. — Позвольте угостить вас, инспектор.

— Не откажусь.

— Какие новости? — закуривая, спросил Клим.

— Прокурор отказывается возбуждать уголовное дело. Комиссар передал мне негласно, что ответ на рапорт придётся ждать долго. Так что лучше его отозвать, потому что в итоге они сошлются на заключение прозектора, в котором указана причина смерти.

— А как же запаренные пшеничные зёрна, обнаруженные в желудке покойного и отражённые в протоколе вскрытия? Это даже не монашеская еда. Это рыбная подкормка. Они издевались над ним. Вы же видели келью. Фактически злоумышленник довёл второго секретаря русского посольства до самоубийства, если допустить, что бедренную артерию в паховой области перерезал сам дипломат. Хотя доказательств этому нет. Имеется лишь предположение.

— Я всё прекрасно понимаю, но наверху об этом и слышать не хотят.

Ардашев сделал маленький глоток граппы, запил кофе и спросил:

— Вы уже забрали рапорт?

— Нет. Всё зависит от вас.

— От меня? — поднял удивлённые глаза Ардашев.

— Комиссар заявил следующее: если русский представитель будет настаивать на проведении дальнейшего расследования, то ему следует пояснить, что срок предварительного следствия может растянуться на полгода и труп господина Шидловского будет находиться в морге столько, сколько это возможно, а передача тела российским властям будет отложена. Рано или поздно производство по данному уголовному делу прекратят за отсутствием лиц, привлекаемых в качестве обвиняемых. Чёрного монаха, как вы понимаете, отыскать не удастся, а настоятель монастыря будет отрицать свою осведомлённость о заключении покойного в подземную келью. Если же вы не будете писать прошение, то можете хоть завтра положить Шидловского в свинцовый гроб и отправить в Петербург. Выбирайте. От себя добавлю: я готов помочь вам и могу не забирать рапорт. Мне чертовски надоел мздоимец-прокурор, и под занавес своей карьеры я с радостью потреплю ему нервы, ссылаясь на ваши жалобы. Только вам надобно отдавать себе отчёт в том, что даже при самом благоприятном для нас развитии событий гвардиан не пострадает.

— Отзывайте рапорт, инспектор. Вы правы, нет смысла бороться с ветряными мельницами. Я потеряю время, а вас уволят с таким мизерным пенсионом, что о чашке кофе с граппой можно будет только мечтать.

— Как скажете. Меня устроит любое ваше решение.

— Мне надобно попасть в Вену до полудня субботы, потому я надеюсь завтра утром получить труп Шидловского и сразу же отправить его в Триест. На вокзале гроб встретят российские дипломаты. Где я могу связаться с русским консульством в Триесте по телефону?

— Да, линию протянули вдоль железной дороги несколько лет назад. Аппарат с кабинкой для переговоров установлен на почте, что неподалёку от дома синьоры Фиорелли, но на противоположной стороне.

Инспектор достал табакерку, набил нос табаком и с удовольствием прочихался в платок. Вытерев другой его частью слёзы, он спросил:

— Если не секрет, что вы собираетесь делать дальше?

— Искать чёрного монаха.

— И как же?

— Для начала попытаюсь установить, кто такая обворожительная Амелия Хирш.

— Отчего вы решили, что она хороша собой?

Клим вынул из кармана два снимка и, положив их на стол, поведал о своём визите в фотоателье.

Полицейский покрутил в руках фотографии с Шидловским и дамой, а потом сказал:

— У вас несомненные способности к сыскному ремеслу. Я бы с удовольствием взял вас к себе в напарники. Насчёт фотографа я должен был догадаться сразу. Но он настолько намозолил мне глаза, что я перестал его замечать. — Он поднёс карточку к глазам и добавил: — А дипломат, как видно, с поясом. И этим многое сказано. Знаете, я боюсь, что убийство учителя из Триеста, морского инженера Людвига Пичлера и побег господина Шидловского, закончившийся трагически, — звенья одной цепи. У меня, как у старого охотничьего пса, утратившего нюх, ещё остались чутье и опыт. И они подсказывают мне, что все эти происшествия замешаны на политике и шпионстве. Если я окажусь прав — гора с плеч. Дело по смертоубийству отставного морского инженера у меня заберут. А что касается мадам Амелии Хирш, то я