Но ей не суждено было исполнить свое намерение. Однажды, когда они с Нэтаки собирали в лесу дрова, мимо них прошел направлявшийся в наш лагерь отряд племени блад. Женщина-снейк побежала за ними со всех ног. Нэтаки последовала за подругой, думая, что бедняжка лишилась разума. Гости слезли с лошадей и вошли в палатку нашего вождя. Женщина-снейк, взволнованная и дрожащая, указывала на черно-пегую лошадь, одну из тех, на которых приехали гости, и объясняла на языке жестов:

– Я знаю ее, это лошадь моего мужа. Спросите, где ее взяли.

Нэтаки вошла в палатку и передала просьбу одной из женщин, а та, как только в разговоре наступила пауза, повторила просьбу Большому Озеру. Конечно, все ее слышали, и один из гостей заявил:

– Пегая лошадь моя, я захватил ее.

– Введите эту женщину сюда, – приказал Большое Озеро и рассказал гостям о том, как мы нашли путницу одну в прерии, про ее сон и поиски мужа.

Она вошла, горя нетерпением, позабыв о врожденной женской робости, туда, где сидело много вождей и старейшин.

– Кто, – быстро показывала она жестами, – кто ехал на пегой лошади?

– Я, – ответил блад, – а в чем дело?

– Это моя лошадь, лошадь моего мужа, та, на которой он выехал из дому однажды утром три месяца тому назад. Что с моим мужем? Видел ли ты его? Как его лошадь попала к тебе?

Блад поколебался мгновение, затем ответил:

– Мы были в военном походе, далеко к югу от Много Дающей Земли [21]. Как‐то на рассвете на нас напал человек верхом на пегой лошади, и я убил его, а лошадь взял себе.

Когда индеец жестами отвечал ей, женщина вдруг заметила на нем ожерелье из медвежьих когтей. Указывая на него, она задохнулась ужасным, полным отчаяния рыданием и выбежала вон из палатки. Она промчалась, плача, через лагерь, села на краю леса, накрыла голову плащом и начала причитать по убитому.

Слыхал ли читатель когда‐нибудь, как женщина из прерии оплакивает потерю любимых, как она в отчаянии, с разбитым сердцем часами повторяет его или ее имя, снова и снова? Нет на свете ничего горестнее и трагичнее, чем рыдание человека, которого смерть лишила любимого ребенка, родственника, товарища. Я могу сравнить с ним лишь стон траурного голубя [22]. Этот плач воплощает все чувства, все мысли совершенно одинокой, покинутой души. Я где‐то читал или слышал, будто индеец, потерявший кого‐нибудь, назавтра забывает об этом. К черноногим и манданам это никак не относится. Не раз я слышал, как черноногие горюют о человеке, умершем много лет тому назад. Манданы очень заботятся об останках покойников. Каждая семья хоронит почивших родичей на кладбище, располагая могилы маленьким кругом, и оставшиеся в живых часто отправлялись туда, чтобы положить на могилы лучшую еду и поговорить с черепами дорогих людей в точности так, как если бы они были живы во плоти. Не годится англосаксу кичиться постоянством своих привязанностей; этому он может еще поучиться у презираемых им краснокожих. У индейцев – я говорю об упомянутых выше двух племенах – никогда не случается разводов, кроме случаев, когда они вызваны супружеской изменой, да и такие разводы редки. Никогда также индейцы не мучают и не бросают своих детей. Краснокожие родители безгранично любят своих детей, гордятся ими, жертвуют всем ради них. И с такой же любовью молодежь относится к старшим. Семейные узы у них священны.

Я часто слышал, как черноногие называют белых бессердечными, поскольку те оставляют родителей и отчий дом, чтобы странствовать в поисках приключений по чужим землям. Индейцы не могут понять, как порядочный человек может расстаться с отцом и матерью, как бывает у нас, на месяцы и годы. «Жестокие души», «сердца из камня», – говорят они о нас, и не без основания.

Женщина-снейк продолжала горевать, проводя дни в плаче на вершине холма или на опушке леса. Она отрезала себе волосы, расцарапала щиколотки, мало ела, похудела, потеряла интерес к жизни. Наконец настал день, когда она, вместо того чтобы встать со всеми обитателями палатки Хорькового Хвоста, осталась на своем ложе.

– Я умираю, – пояснила она на языке жестов, – и рада этому. Я неправильно поняла свой сон. Мне казалось, что мне велено искать мужа во плоти. На самом деле сон значил, что моя тень должна искать его тень. Теперь я это поняла ясно и через несколько ночей отправлюсь за супругом. Я знаю, что найду его.

И она отправилась за мужем, умерев на четвертый день болезни. Женщины с уважением и достойно похоронили ее на стоявшем неподалеку дереве.

Глава XV

Я возвращаюсь к своим

Длинные летние дни текли неторопливо, мирно, счастливо. Не было нападений на нас военных отрядов, а молодежь, ходившая в походы на другие племена, возвращалась нагруженная добычей и без потерь.

Может быть, в те времена я не имел привычки особенно задумываться над разными вопросами. Но я чувствовал удовлетворение, был совершенно доволен тем, что приносили мне каждый день и каждый час, и не думал о будущем и о том, что оно мне сулит. Но одно меня беспокоило: настойчивые письма из дому, требовавшие моего возвращения. Я получал почту с опозданием на несколько месяцев, так же как и нью-йоркскую «Трибьюн» и другие газеты. Вскоре я перестал читать газеты, ограничиваясь заголовками; пресса меня не интересовала, но не могло не волновать содержание писем. Были серьезные причины, по которым мне следовало прислушаться к призывам и отправиться домой ко дню своего совершеннолетия или еще раньше. Немало неприятных минут переживал я перед тем, как взломать печати; затем, бросив конверты в огонь очага палатки, я отправлялся вместе с Нэтаки кататься верхом, или на какой‐нибудь пир, или в собрание друзей. Интересно было видеть, с какой чрезвычайной тщательностью обращались с моей почтой. Мои друзья в форте Бентоне надежно увязывали ее в пакет, а затем те, кому они ее вручали, снова заворачивали