Американские революционеры первыми нашли ответ. Спустя 11 лет после провозглашения независимости в 1776 году отцы-основатели Соединенных Штатов согласовали Конституцию, разрешавшую Конгрессу «содействовать прогрессу науки и полезных искусств, закрепляя на ограниченные сроки за авторами и изобретателями исключительное право на их соответствующие сочинения и открытия» (что и сегодня остается Разделом 8, Пунктом 8 Конституции США); а в 1790 году были приняты два отдельных закона, охватывающих авторские права и патенты соответственно. В 1793 году революционная Франция приняла закон об интеллектуальной собственности, который выполнял те же функции, но другим способом.

Старый Статут королевы Анны описывал его цель как «поощрение обучения», и то же самое делает первый закон об авторском праве США под названием «Акт о поощрении учености путем наделения авторов и покупателей правами на копирование печатных книг на нижеуказанный период времени». Обе формулировки основаны на предпосылках, не полностью выраженных ни в одном из законодательных актов: во-первых, что рост «обучения» является общественным благом; во-вторых, что такие общественные активы увеличились бы в количестве, если бы их создатели имели финансовую заинтересованность в своей работе. Первая носит утилитарный характер; вторая скорее предполагает, что писатели ведомы жаждой наживы. Это разные предположения, и они логически не связаны друг с другом. Однако на протяжении последних трех столетий англо-американское законодательство об авторском праве и решения по судебным разбирательствам принимают как должное, что они идут рука об руку – словно лошадь и карета.

Законопроект, вызвавший в 1793 году бурные дебаты во французском Национальном собрании, начинался как предложение революционного теоретика Эммануэля Жозефа Сийеса и маркиза де Кондорсе ввести закон о подстрекательстве к мятежу и клевете, а также о литературной собственности. Эти очень разные вопросы, по-видимому, могли рассматриваться только в тандеме, как в Англии после 1695 года, когда отсутствие регулирования в книжной торговле способствовало печатанию и распространению скандальной, ложной и политически опасной «литературы». То есть, чтобы гарантировать соблюдение революционных идей свободы личности и свободы печати, нужно было ограничить свободу личности и свободу печати. Предложение Сийеса и Кондорсе было первой попыткой скинувшего цензуру общества обозначить пределы того, что можно, а что нельзя было говорить в печати, и установить ответственность авторов, печатников и книготорговцев. Если добавить к перечисленному «социальные сети» и «поставщиков интернет-услуг», то можно понять, что за 200 лет основная проблема не изменилась.

В революционные 1790-е годы бизнес-модель книгоиздателей была тесно связана с взрывным ростом «подстрекательских» и «клеветнических» памфлетов. Если бы можно было вернуть издателям идеальный смысл их работы – приносить пользу обществу, распространяя просвещение в форме серьезных книг, – то им не пришлось бы полагаться на быструю прибыль от изданий-однодневок (часто – порнографических или политически вызывающих). Кажется, именно поэтому Кондорсе, раньше принципиально критиковавший само понятие литературной собственности, сделал резкий разворот. Теперь он предлагал юридически признать права авторов на свои тексты, сделав их ответственными лицами: если это создавало косвенную форму собственности, то так тому и быть. Но она не должна была быть наследуемой – только право на всю жизнь автора плюс десять лет. Поэтому не совсем правильно рассматривать революционное законодательство Франции об авторском праве как установление прав авторов: скорее, оно их ограничивало. По истечении срока защиты литературное наследие нации будет передано от издателей и наследников в общественное достояние. В момент вступления в силу закона должны были стать всеобщим достоянием труды великих философов, давших революции ее идеи: Руссо, Вольтер и Дидро умерли в 1774, 1778 и 1784 годах соответственно.

Предложение провалилось в 1791 году не из-за экономического фактора, а по философским причинам. В эпоху, когда идеи имели решающее значение, казалось возмутительным несоответствие между утилитаристским аргументом (увеличить доступ общественности к литературным и философским работам) и предоставлением вместо настоящей собственности ограниченного права, удивительно похожего на устраненные привилегии. Один особенно красноречивый оппонент заявил, что собственность на идеи представляет собой угрозу свободе мысли и что предлагаемое право собственности автора является всего лишь дымовой завесой, скрывающей коммерческие интересы издателей.

Проблема книготорговцев никуда не делась, и ее нужно было решать. В 1791 году новый законопроект впал в другую крайность, предложив авторам вечное право собственности на созданные ими произведения, поскольку они являются продуктами ума и гения; будучи дарами природы, они должны быть вне всяких ограничений. Вместе с тем авторитетный издатель-печатник Шарль-Жозеф Панкук призвал к принятию закона, который бы перенял английский принцип 14-летней монополии, возобновляемой один раз. «Это правильный способ примирить частный интерес с общественным благом», – писал он[200].

В суматохе революционной Франции помимо прав авторов было много более важных вопросов для обсуждения. Однако к 1793 году, когда Кондорсе и Сийес вынужденно отошли на второй план, драматург Мари-Жозеф Шенье (автор текста «Походной песни» (Le Chant du départ), ставшего гимном французской армии в Первой мировой войне) предложил едва измененную версию первоначального законопроекта Кондорсе и Сийеса, которая затем была представлена Национальному собранию министром образования Жозефом Лаканалем. Она была принята 19 июля 1793 года и оставалась в силе (с различными поправками) до 1957 года.

Закон Лаканаля гарантировал авторам, их наследникам или издателям, которым они уступили свои тексты, исключительное право на публикацию в течение всей их жизни плюс десять лет. Создание ограниченного по сроку авторского права было отделено от мер по подавлению мятежа и клеветы и представлено как вклад в общественное благо и «декларация прав гения».

Однако в отличие от американских и британских законов того времени он распространил права гения за пределы авторов печатных книг на «авторов произведений всех видов, композиторов, художников и дизайнеров, чьи картины и рисунки были гравированы». Вместо разрозненного законодательства Англии, которое распространило авторское право на соизмеримый по масштабам набор областей действия (в частности, Закон Хогарта и решение по делу Баха), Франция теперь имела единый правовой инструмент, регулирующий большинство (но не все) доступных средств массовой информации для творческого выражения ума.

В Америке защита авторских прав еще не распространялась столь широко и, что самое важное, была доступна только гражданам и резидентам Соединенных Штатов.

Но это уже другая история.

16

Авторское право в эпоху романтизма

Примерно в то же время, когда в Англии и Франции авторам было предоставлено краткосрочное владение правами на книги, волна нового и оригинального творчества захлестнула западный мир. Роман Гёте «Страдания юного Вертера», краеугольный камень немецкого романтизма, вышел в 1774 году, а перевернувшая немецкий театр пьеса Шиллера «Дон Карлос» была впервые поставлена в 1787 году. «Лирические баллады» (1798) Вордсворта, «Чайльд Гарольд» (1812) Байрона и «Стихотворения» (1817) Китса