срослась но кости вдребезги у нас

плеснешь в стакан но утешенье мнимо

и вымучен зовущий к бунту стих

на стогнах где всегда стреляют мимо

очкарики поводыри слепых

элегия на приход ночи

все вповалку и в храп понемножку

под калиновым в поле кустом

тракторист проглотивший гармошку

спит с гофрированным животом

в городах где свирепствует разум

чтобы ртуть в капиллярах текла

гальваническим екая глазом

прокурор подшивает дела

желтопузая жаба в болоте

убеждает что жизнь хороша

отчего вы неправду поете

земноводные нам кореша

ночь нежна но в юдоли угрюмой

на излете людской суеты

наливай понемногу и думай

кто ты есть и зачем себе ты

в поймах рек и в ландшафте гористом

рассуждай пропуская сто грамм

для чего прокурор с трактористом

увенчали творения храм

кто завел для забавы скотина

человека в очках и пчелу

а теперь словно дня не хватило

эта ночь эта немочь к чему

сказание о невидимом граде

мы счастливы мы всенародно горды

что нас пригласили на праздник воды

и ящик заверил бегущей строкой

что всем обязателен праздник такой

паек принудительной выдачи прост

на каждого столб в человеческий рост

и вдвое воды выше уровня лба

кому недостанет такого столба

отныне мы рыбы плотва и угри

кто плавать не любит ступай и умри

и раки тебя безвозмездно съедят

которые за дисциплиной следят

ночами подводное царство в огне

невидимый китеж пылает на дне

последней свободы и равенства град

где прежний прихожему жителю брат

в честь праздника нынче со стапелей спуск

подводная лодка по имени курск

мы двинемся в ней под пучиной седой

по темя отсеки наполнив водой

поставлена цель в кругосветном пути

диаспору в китеж скорее свезти

и бронзой соборной восславить христа

когда ваша суша мертва и пуста

fuente ovejuna

внезапно через вечность после смерти

я впал в полусознание и был

в числе припадочных стоявших вместе

в смятении от подступивших сил

сгустившихся из тьмы возникших возле

как если б время развернули вспять

кто как исчез в позеленевшей бронзе

которой сам уже не выжил снять

я в них не опознал знакомых кроме

единственного кто наглядно жил

над тусклой лужей из овечьей крови

нацеженной из отворенных жил

в ознобе словно выступал опять я

с копьем пока расплата не смела

мне матери мерещились объятья

и бабника трусливая стрела

вдруг лица обозначились белея

мучительно мерцали имена

и я спросил о жребии пелея

но он не знал и в чем его вина

всем опытом который тенью нажит

я понимал теперь куда уйду

он может быть запомнит и расскажет

но нет у тени памяти в аду

там наверху где даже и не тень я

еще ребенок жив или жена

что мужество безмозглой жертве тленья

и пользы в том что троя сожжена

всей радости в аду не умирая

блуждать земные горести дотла

испепелив но эта смерть вторая

весь ужас первой к горлу подняла

не бронзой месть вершится и не ядом

свиданием в бессолнечном краю

где тень его с моей скрестившись взглядом

уже не вспомнит как зовут мою

имена

для простоты он поступил ребенком

в одну семью и тем закрыл вопрос

поскольку ничего не смыслил в тонком

регламенте а ел себе и рос

и приживаясь в их белковом мире

как будто в пазле складывал куски

знал например что дважды два четыре

но в школе ошибался у доски

составил опись бабочкам и птицам

учил язык и точно применял

и приглядевшись к их двуглазым лицам

мать за отца уже не принимал

он выдюжил лиха беда начало

где прежних жребий ожидал иной

но что его от местных отличало

так это страсть к скитаньям под луной

беседуя с созвездиями немо

личину прочь пока спала семья

он мог легко ночную карту неба

нарисовать он знал ее всегда

светясь как фосфор где ключей и речек

журчание до утренних лучей

он смутно понимал что он разведчик

и резидент но плохо помнил чей

но после школы воротясь к обеду

сдвигая ложной личности слои

шифровки отправлял на андромеду

своим хоть и не помнил кто свои

худющий в вечных ссадинах на коже

лет десять но на вид и тех не дашь

как жаль его он был ребенком все же

мы были все уверены что наш

а на борту в их орудийном зале

пока всерьез не вспыхнула война

все призраки уже прекрасно знали

птиц и цветов чужие имена

quatuor pour la fin du temps

где два зрачка сияют неслиянно

в стекле пересыхающих морей

сыграют напоследок мессиана

герои бедной родины моей

предел осточертевшему кочевью

но перед ним смычком поправив лист

рассядется медведь с виолончелью

и чем тебе козел не кларнетист

занять партер потянутся бараны

отборные из лагерной охраны

изыскан вкус в ком голова тверда

в последний раз проблеемся тогда

звезде в зенит и вертухаю с вышки

осел копытной дробью на фоно

скрипичное страдание мартышки

в последний раз страдается оно

в дорогу доза музыки полезной

вороний грай на очной ставке с бездной

свиданье в топке с пламенным лазо

дрозды в зубах abîme des oiseaux

жмуры горой в гробах и с гимном в припять

друзья-мутанты постсоветских лет

мы с ними кой-чего успели выпить

но похмелиться дня в запасе нет

не встать на суд из-под креста кривого

медведь работы дедушки крылова

мохнато в струнной трудится семье

и pussy riot в пляс на солее

смерть на марсе

становятся сумерки строже

сильнее сияет луна

она и в аркадии тоже

но есть ли на марсе она

ученые люди из nasa

уверены где-то на треть

что жизнь на поверхности марса

способна как мы умереть

а если неправильно в насе

научный придумали вклад

то есть у сатурна в запасе

такая луна энцелад

равнина ее ледяная

под ней залегает вода

и устали снова не зная

мы зонды отправим туда

там нет стрекозы или гризли

родных человеку зверей

все это не поиски жизни

а происки смерти скорей