Я всё больше солдат,
и со мной в бесконечном ряду
сотни тысяч таких же стоит,
замыкая орду,
и пока не берут нас толпой
на зачистку котлов,
мы спасаем от местного гнуса
отеческий кров.
Стихи. Фронтовые
«Тихо-тихо. Бой прошёл, и…»
Тихо-тихо. Бой прошёл, и
не свистят над ухом пули.
Спрятав лица в капюшоны,
парни русские уснули.
Спят в окопах автоматы
после страшной заварушки.
Замолчали виновато
куковавшие кукушки.
Было жарко, стало сыро.
Ветром облако полощет,
и висит кусочек мира
над задумавшейся рощей.
«Он шагает по войне…»
Он шагает по войне
в керамической броне,
с командирскими часами,
закурив донецкий «самел».
Не мальчишка, но старик,
бородатый штурмовик,
настоящий, самый русский
с группой крови на разгрузке.
Завтра утром ровно в пять
будет Киев штурмовать
в честь единственной подруги,
той, которая в испуге
от того, что чудо-град
захватил ползучий гад,
от того, что русский город
заселил поганый ворог.
«Жахало и пенилось в ушах…»
Жахало и пенилось в ушах,
спали штабелями в блиндажах,
кипятили снег на зажигалке
и, смеясь, пристреливали палки.
Положив под голову клешни,
матерились хуже алкашни.
Трудно разговаривать культурно,
посчитав потери после штурма.
Забирали улицы, мосты,
базы, укрепления, посты
у проворовавшегося гада.
Всё своё – чужого нам не надо.
После боя, смазав калаши,
в женщинах не чаяли души,
байками затравливали ночи
и домой хотели… Но не очень.
«Не видать…»
Не видать
в прицеле солнца.
Фронт стоит,
не шелохнётся.
Распустившийся
мороз
на два метра
в землю врос,
и порывистым
галопом
скачет ветер
над окопом,
выбивая по пути
из патронов
конфетти.
«Я здесь, и мысли о тебе…»
Я здесь, и мысли о тебе
наполнены любовью.
Жую простуду на губе
и сплёвываю кровью.
Смотрю, процеживая мрак,
и слепну от пожарищ.
Лицом к лицу заклятый враг,
плечом к плечу – товарищ.
Ты с нами, мы в одном строю,
ты тоже месишь глину.
Я грудью за тебя стою,
ты – прикрываешь спину.
Мороз нахлынувшей зимы
и жар лихой годины…
Ты тоже здесь, и, значит, мы
никем не победимы.
«Вернулись парни с боевого…»
Вернулись парни с боевого,
вернулись на своих ногах.
Жива Россия и здорова,
чего не скажешь о врагах.
Сгущались над равниной тучи,
но верен был и был суров,
как Божий суд, отряд летучий
безбашенных штурмовиков.
Отваге есть куда излиться
слепящим ливнем из ведра.
На месте вражеских позиций
теперь бездонная дыра.
И проще самого простого
сказать о сущностях земли:
вернулись парни с боевого,
распили чай и спать легли.
«Целый…»
Целый
день
на бэтээрах
перекрашивали
снег,
и под
вечер
батарея
разрядилась
на ночлег.
Парни
расползлись
по норам,
я остался
до утра
брать
бессонницу
измором
под журчание
костра.
Много жара,
мало дыма.
Ночь
исполнена
огней.
Можно
думать
о любимой
как о женщине
своей.
Сохнет
сброшенная
каска,
скачет
месяц
голышом.
Всё настолько
распрекрасно,
что немного
хорошо.
Лес молчит,
но ловишь
ухом:
всякой нечисти
в укор
звучно тянет
русским духом
изо всех
звериных
нор.
Синица
Полночь.
В небе
звёздный улей.
Поле белое
лоснится.
Развлекает
в карауле
сердобольная
синица,
и шевелятся усы
нашей
лесополосы.
В блиндаже
чужая нычка
переполнена
бычками.
Птичка
ростом невеличка,
а по воздуху
чеканит,
чтоб
уставший караул
от мороза
не уснул.
Сколько
клювиком
ни щёлкай,
не возьму тебя
на мушку!
Время льётся,
как сгущёнка
в металлическую
кружку,
и как будто
сотню лет
нет войны
и смерти
нет.
«Растопырило небо…»
Растопырило небо
продрогшую лапу
и моргает глазищем:
– За кого ты воюешь?
– За маму и папу!
За могилки
на старом кладбище…
Облака опустились
на чёрную кочку,
о любви промяукав:
– За кого ты воюешь?
– За сына и дочку,
за родителей
будущих внуков!
Отвечать на простые
вопросы без мата
переходит в привычку:
– За кого ты воюешь?
– За лучшего брата
и за лучшую в мире
сестричку!
– От слепого огня
уходя по туману,
будто прячась в кулису,
за кого ты воюешь?
– За Инну и Анну,
за Марию
и за Василису!
– На тарелку сгружая
овсяную кашу,
что гороховой гаже,
