Согласно одной новой гипотезе, преобладание красного в культурах мира может быть обусловлено не только визуальным перекосом, но и особой полезностью слова для описания цвета крови и других предметов с ярко-красными пигментами. Подобные красные пигменты распространены по всему миру. Например, растение urucum в Амазонии используется во многих культурах для того, чтобы окрашивать тело в ярко-красный цвет при разных обстоятельствах, в частности для сражений и праздников. Напротив, легкодоступных синих красителей в природе не так много. Хотя в некоторых частях света красители индиго используются тысячелетиями, например для окраски тканей, растения, из которых их добывают, произрастают лишь в тропиках и субтропиках, и из них достаточно сложно получать красители. Синие красители были в определенной мере редкостью в Европе, пока не установились торговые пути с Индией. Если учесть сравнительно недавнее привнесение ярких синих тонов в артефакты многих культур, при том что красный цвет в виде крови существует с древних времен, тот факт, что многие языки располагают обозначением «красного», но не «синего», можно, по крайней мере отчасти, объяснить не только природой человеческого зрения, но и другими факторами. Когда в культуру входит определенный яркий объект и его начинают все чаще упоминать, название этого объекта может начать употребляться для обозначения его характерного цвета, а затем распространиться и на другие предметы того же цвета. Как я уже отмечал, обозначение «красного» может восходить к обозначению «крови». Иногда связь между цветом и объектом еще более очевидна – как в слове orange (англ. 'оранжевый' и 'апельсин'). Можно представить себе, что, в зависимости от плодов, цветов и естественных пигментов, присутствующих в естественной среде данной популяции, определенные цвета могут и не упоминаться слишком часто. Когда люди начали производить окрашенную продукцию, от текстиля и керамики до пластика и металла, функциональное значение многих цветов могло заметно возрасти. Пусть, возможно, человеческое зрение по всему миру одинаково, результаты создания «Всемирной базы цветообозначений» могут также быть обусловлены тем, что некоторые цвета попросту чаще встречаются в природе, тогда как другие распространились лишь в определенных культурах. Когда культуры приобретают новые цветные объекты, могут выкристаллизовываться новые цветовые категории.
Возможно, частая встречаемость того или иного цвета в определенной среде повышает вероятность того, что люди в этой среде создадут слово для обозначения этого цвета. Это интуитивное соображение: языки естественным образом порождают обозначения понятий, выражение которых отвечает общей коммуникативной потребности. Если вы часто наблюдаете тот или иной цвет, вам с большей вероятностью требуется называть этот цвет при общении с другими, особенно если вам нужно называть этот цвет для осуществления повседневной деятельности. Конечно же, интуиция может завести нас не туда, но одно новаторское исследование дало кое-какие весьма любопытные данные в пользу того, что цветовые термины развиваются в соответствии с различными коммуникативными потребностями носителей языков разных культур и не являются всего лишь косвенным результатом биологических особенностей человеческого зрения. Коллектив исследователей под руководством Теда Гибсона, лингвиста и когнитивиста из Массачусетского технологического института, представил некоторые доказательства того, что цветовые термины складываются ради более эффективного кодирования оттенков, о которых люди часто говорят, особенно ярких или «теплых». Первое доказательство этого, обнаруженное в языках «Всемирной базы цветообозначений» и еще трех, исследованных Гибсоном и его коллегами, состоит в том, что набор цветовых терминов в разных языках значительно отличается по точности. Так, если в двух языках имеются одни и те же четыре обозначения – «черный», «белый», «красный» и «желтый», – эти термины могут различаться тем, насколько последовательно они используются для описания цветных фишек. Когда команда Гибсона проанализировала данные «Всемирной базы цветообозначений», она обнаружила, что в одних языках системы цветовой терминологии намного точнее и эффективнее, чем в других, по крайней мере применительно к именованию цветных фишек. Носители некоторых языков употребляют цветовые термины действительно последовательно и предсказуемо. Например, обозначение «красного» может использоваться носителями для описания только определенных цветных фишек, без особых различий между говорящими. Напротив, носители языков с более бессистемным применением цветовых терминов могут тоже располагать термином, который переводится как «красный», но этот термин используется для описания цветов более непредсказуемым образом, в зависимости от того, какого человека просят называть цветные фишки[69].
Еще Гибсон и его сотрудники обнаружили, что термины для обозначения ярких цветов типа красного, желтого и оранжевого обычно точнее и эффективнее, чем обозначения холодных цветов типа зеленого и синего, причем во всех рассмотренных языках. Этого никто прежде не замечал в данных «Всемирной базы цветообозначений», и это не предсказывается распространенностью шести цветовых терминов, перечисленных выше. Можно сказать иначе: если в языке есть обозначения и красного, и зеленого, первое обычно употребляется более точно. Это, возможно, помогает объяснить мои терминологические затруднения на рейсе из Майами. В некоторых языках один носитель может применять термин, приблизительно эквивалентный «зеленому», к большему числу оттенков, чем другой носитель того же языка, или к меньшему числу, или к слегка иному набору оттенков. Эту неточность можно описать, если тщательно перевести все данные по ответам носителей на вопросы «Всемирной базы цветообозначений» в количественные значения. Гибсон и его коллеги предприняли такую квантификацию с помощью нового вычислительного метода. Методологические подробности их исследования здесь несущественны, но общие выводы, к которым привел их анализ, таковы: хотя большинство языков использует цветовые термины достаточно эффективно, обозначения теплых цветов обычно употребляются более точно и последовательно, чем обозначения холодных. Кроме того, языки различаются по общей точности своей цветовой терминологии; в одних языках цветовыми терминами последовательно обозначаются узкие диапазоны цветов, тогда как другие более изменчивы и непредсказуемы в своем употреблении цветовых понятий. Два языка, в каждом из которых шесть базовых цветообозначений, могут использовать их с разной степенью точности; то есть носители одного языка могут использовать термины более последовательно, чем носители другого, характеризуя более ограниченную долю цветового спектра.
Более интересное открытие, возможно, состоит в том, что языки склонны более эффективно кодировать яркие, теплые цвета, чем холодные. Чем это обусловлено? Кто-то скажет: нашими врожденными зрительными способностями. Однако Гибсон и его коллеги пришли к иному выводу. В их исследовании предлагается любопытная корреляция, которая может определять истинную причину этой закономерности: более теплые цвета относительно чаще свойственны объектам переднего плана. Объекты переднего плана в визуальных сценах включают много предметов, о которых люди будут говорить с большей вероятностью, чем о предметах на заднем плане. Проведя анализ 20 000 изображений, авторы обнаружили, что пиксели объектов на переднем плане чаще бывали теплых тонов, красных и желтых, тогда как пиксели предметов заднего плана были обычно более холодных тонов, коричневых, зеленых и т. д. Авторы заключили, что цветообозначения эволюционировали в сторону более эффективного кодирования информации о цветах объектов, на которых люди с большей вероятностью сосредоточивают внимание и о которых говорят. Эта гипотеза меняет наши представления о том, почему базовые цветообозначения сформировались так, а не иначе. Эту гипотезу подкрепляют еще два интересных факта. Первый состоит в том, что европейские языки вроде английского и испанского обладают
