Сам Беляев сообщает о тех событиях так:

– «По взятии обратно Питиантуты я остался там для организации обороны на случай возможного ответа со стороны боливийцев. Вскоре весь маленький отряд, в том числе и я, стал жертвой малярии, занесенной боливийцами. Никаких медикаментов не было, патрулирование неслось лишь теми, у кого не было в этот день пароксизма. В сущности, это было совершенно напрасно, боливийцы обрушились на главный фронт. Очнувшись от пароксизма, я сел на коня и в пять переходов, по 30 км каждый, достиг Касадо (ж.д.), находившейся в 160 км. Четверо моих индейцев шли за мной следом, прибывая на полуденный завал. Я расседлывал и пускал пастись коня, а сам оставался почти без чувств до следующего утра, когда снова мог сесть в седло. Следующий день я шел беспрерывно, а на следующий – лишь опять до 12 часов дня.

Температура доходила до плюс 41 градуса. К счастью, индейцы были здоровы и своими заботами окружали меня, как только мы подходили к бивуаку. На железной дороге заботами капитана Ингрос, командира саперного батальона, я был погружен в вагон, снабжен хиной, целый ящик которой был отправлен в Питиантуту, и прибыл в порт Касадо. Заботами профессора Рекальде и уходом С. де Эстигаррибия и дона Хозе Касадо я был поставлен на ноги в восемь дней и тотчас вновь уехал в распоряжение командующего под Бокероном».

* * *

Сам ещё страдавший от малярии, в сопровождении четырех индейцев Беляев отправился под форт «Бокерон», где развернулись решающие бои. Туда он прибыл в сентябре. Там вместе со своим русским соратником майором Василием Серебряковым Беляев принял участие в планировании и строительстве аэродрома.

В начале боевые действия представляли собой беспорядочные и малоэффективные стычки в джунглях и борьбу за отдельные укрепленные пункты. Потом постепенно стало складываться какое-то подобие линии фронта. Обе стороны возводили на контролируемых ими территориях земляные укрепления. Парагвайцы, руководимые Беляевым, добавили к этому широкую сеть минных полей. Обе армии зарылись в землю и опутали свои позиции колючей проволокой. Беляеву пришлось позаботиться и о том, чтобы построить ряд укрепленных позиций и максимально блокировать осаждённый форт.

Его воспоминания и записи из его дневника, с последующей публикацией их в виде мемуаров, рисуют яркую картину происходивших событий и образы его соотечественников, вступивших на защиту новой Родины:

«Туда (под «Бокерон») я был вызван немедленно после первой стычки. Уже позднее, в штабе полковника Эстигаррибия, я получил телеграмму о том, что группа русских направляется в Чако: Щекин, Серебряков, Касьянов, Салазкин, Ширкин, Бутлеров, Ходолей, затем Корсаков, Малорож, Тарапченко, Дедов и Экштейн. Они были первыми. Я послал им поздравление. Вскоре они появились на фронте, а за ними Малютин, Тарапченко, Дедов. …и остальные показали себя с места блестящими офицерами.

Серебрякова я видел дважды под «Бокероном», где его бесстрашие вызывало общий восторг. «Нечего кланяться пулям, – говорил он офицерам, – ведь это неприятельские». Одна пуля пробила ему фуражку, другая прошла между ног. Накануне взятия Бокерона была дана команда – приказание атаки. Он пал ближе всех, в 20 метрах от неприятеля.

«Кэ линдо дия Gui lindo dio, – сказал он на рассвете, – пара морир! para morir». – Это было безумие, но, когда он поднялся, солдаты хватали его за ноги, чтоб не допустить встать, но он тут же пал, пробитый двумя пулями. На другой день форт выкинул белые флаги, несмотря на сопротивление коменданта полковника Марсака, так как запасы были полностью истощены, все подкрепления отбиты…

Остальные четверо были во 2-й кавалерийской у майора Ортис Кабрал, прекрасного человека и моего старого друга. Касьянов командовал эскадроном, я также его видел на линии огня, как всегда спокойного, выдержанного, выделявшегося мягкостью и деликатностью обращения.

Вскоре получил эскадрон и Бутлеров, в Доброармии бывший у Слащева и выработавшийся в партизанской войне. Я видел его позднее. Он обладал великолепной ориентировкой, ясным взглядом, абсолютным хладнокровием в делах. Выражался он по-испански плохо, держал ординарца, который передавал его лаконические, но ясные приказания на гварани (гуарани́), но его командование вселяло полную веру в подчиненных…

Полковник Эстигаррибия оставил меня в своем распоряжении и поручил мне наблюдение за артиллерией, которая была прекрасно подготовлена технически, обладала идеальным вооружением, но не имела наблюдательных аппаратов и только лишь ничтожное количество телефонного имущества. Благодаря этому лишь личным примером было возможно убедить того или другого юного офицера наблюдать свои выстрелы – в этих случаях двумя-тремя снарядами достигался полный успех.

В то же время это дало мне возможность бывать на всех передовых линиях и создавать ясную картину происходящего, о чем командование судило лишь по донесениям.

Я пытался убедить Командующего дать мне полное распоряжение 4 орудия с 500 снарядами и телефоном, ручаясь разбить укрепление за два часа времени, как делал это в Великую войну. О том же неизменно старались и прочие русские офицеры. Но я встретил совершенно непонятное тупое сопротивление и единственно, чем мог быть полезен, случайно вырывая инициативу на короткий момент.

800 солдат и офицеров гарнизона «Бокерон» сдались окружавшим их 3000 парагвайцев исключительно вследствие его полной изоляции, т. к. попытки подвести подкрепление извне были ведены недостаточными силами и своевременно ликвидированы. При дальнейшем наступлении я двигался с передовыми частями в направлении на форт Сааведру, ставший главным очагом неприятельского сопротивления, и при взятии Джукрос, Аро и Алигуате с цепями вошел в Платопильос. Оттуда одним ударом можно было выйти на сообщения Сааведры в Муньосе, но генерал Эстигаррибия не принимал доводов подчиненных, а меня, хоть и выслушивал, но, в большинстве случаев, безрезультатно…

Если взятие Питиантуты означало 25 процентов от общего успеха, то “Бокерон” уже довел его до 50 процентов, и лишь ряд последующих ошибок затянул войну на три года».

За операцию по взятию форта «Бокерон» Иван Тимофеевич Беляев в соответствии с декретом президента республики Эрнесто Айала получил воинское звание – дивизионный генерал. Вскоре он был назначен инспектором артиллерии при штабе командующего парагвайскими войсками в Чако полковника Эстигаррибиа. После взятия «Бокерона», парагвайские войска отбили у боливийцев и форт «Корралес», потерянный в первые дни войны. Но при попытке штурмовать боливийские укрепления, построенные в Чако еще до начала войны, парагвайцы были отброшены с большими потерями.

* * *

Целью задуманного генералом Кундтом наступления был выход к реке Парагвай в районе города Консепсьон, что позволило бы боливийцам перерезать тыловые коммуникации парагвайской армии. На направлении намеченного главного удара находился парагвайский форт «Нанава», в районе которого Гансом Кундтом было заблаговременно создано почти двукратное превосходство в силах. Однако вероятность удара на форт «Нанава» рассматривалась Беляевым еще во время его экспедиции в Чако в январе – феврале 1925-го года. Тогда он тщательно исследовал всю близлежащую местность, выявил ее тактические характеристики, подготовил в специальном докладе министру