На летних тактических сборах 1936 года у советских курсантов вновь «обнаружились слабые навыки в полевой работе»211…
Школьный, «вопросно-ответный» характер, который носили в 1930–1936 гг. «практические занятия» по тактике, мешал и выработке у курсантов навыков в принятии командирских решений. Ведь преподаватели во время этих занятий-«бесед» зачастую «мало давали самостоятельности курсанту, опекая его подсказками и навязывая свое решение»212.
Несомненно, именно это не позволило добиться здесь больших успехов даже школе, которая перешла к «практически-прикладному» методу раньше других – Киевской объединенной. Обследовавший ее в марте 1934 г., начальник штаба боевой подготовки сухопутных сил РККА В.Н. Курдюмов отметил, правда, что курсанты «быстро и правильно ориентируются в обстановке» и «вполне обоснованно принимают решение» – но тут же фактически перечеркнул сказанное, указав, что «в дальнейшем в тактической подготовке основное внимание необходимо сосредоточить» «на воспитании у курсантов» «тактической сметливости» и что «нужно научить схватывать в обстановке главное, а не пересказывать всего, что известно»213. За нехваткой «тактической сметливости» так и видятся подсказки преподавателей, а за добросовестным «пересказом» курсантом всех мелочей обстановки (вместо краткого доклада о ее сущности) – фраза преподавателя: «Расскажите об обстановке»…
Второй изъян «практически-прикладного» метода обучения тактике, применявшегося в 1930–1936 гг., делал его не только не прикладным, но и не практическим. Он заключался в нежизненности (упрощенности и статичности) моделируемой на занятиях тактической обстановки.
Это, во-первых, приучало курсанта не учитывать в принимаемых решениях целого ряда присущих реальному бою особенностей – того, что войска не могут успешно продвигаться под огнем противника, что они несут потери, требуют снабжения боеприпасами и т. п. Например, в Орловской бронетанковой школе в мае 1932-го забывали о «сложности и насыщенности огня в современном бою»214.
Сохранившиеся материалы инспектирования военных школ свидетельствуют, что это игнорирование реалий боя было распространено еще и в 1933–1935 гг.:
– «полевые занятия строятся так, что они искажают боевую действительность», «дают курсантам неправильную, ложную картину боя: без потерь, без трудностей и препятствий» – нет огня противника, потери и расход боеприпасов не учитываются (Омская пехотная, Томская артиллерийская и Среднеазиатская объединенная школы, лето 1933 г.);
– «командиры и руководители не умеют на тактических занятиях показать истинное лицо боя, его трудности» (Бакинская и Закавказская пехотные школы, март 1934 г.);
– «курсанты не воспитываются в ясном понимании трудностей боя, ими недооценивается значение огня своего и противника, расход огнеприпасов не учитывается и ведется безудержно; возможность больших потерь от огня курсантами не осознана, и потому каждое действие мелких подразделений всегда оканчивается успешно» (Среднеазиатская объединенная военная школа, июль 1934 г.);
– «занятия по тактике не реальны, далеки от действительной боевой обстановки; это приводит к тому, что курсант […] не обучается правильным действиям в бою»; «на занятиях – полное пренебрежение к огню противника, игнорирование вопроса учета расхода своих огнеприпасов и потерь и т. д.» (Объединенная военная школа имени ВЦИК, июнь 1934 г.);
– «в тактической подготовке не отражаются трудности боя» (Белорусская объединенная военная школа, март 1935 г.);
– «в тактической обстановке недостаточно отражены трудности боя» (Одесская пехотная школа, апрель 1935 г.);
– «тактическая подготовка проводится без должного учета трудностей […] боя» (Томская артиллерийская школа, июль 1935 г.)215.
Во-вторых, курсант не учился реагировать на обычные для современного боя частые и внезапные изменения обстановки. Обстановка, в которую его погружали на практических занятиях по тактике, была статичной, не усложнялась неожиданными действиями противника – да и вообще не отличалась разнообразием. Иными словами, будущий командир натаскивался на немногих и притом простых тактических задачах. В результате он приучался действовать по шаблону, зазубривать стандартный набор команд и форм боевых приказов вместо того, чтобы учиться отдавать команды и распоряжения «под воздействием боевой обстановки»216, не развивал в себе решительность, инициативность, и терялся, столкнувшись со сложной или непривычной обстановкой.
Вот что, к примеру, фиксировалось в тех из затрагивавших данный вопрос материалах инспектирования военных школ, которые сохранились от 1932 года:
– «совершенно слаба отработка инициативного, волевого командира. Сравнительно легкая, но не обычная шаблонная обстановка быстро выбивает курсанта из обычного равновесия: начинается преждевременное развертывание, стремление действовать очень осторожно и т. д. Нет боевой смелости, риска» (Рязанская пехотная школа, январь 1932 г.);
– «вся практическая работа в основном сводится к тренировке в простых, несложных условиях. Курсанту не представляется возможности принять инициативное волевое решение», даже «простая, но непривычная обстановка быстро сбивает курсанта на неправильные действия» (2-я Ленинградская артиллерийская школа, февраль 1932 г.);
– на тактических занятиях воспитывается тяга к схематизму в решениях, не вырабатываются решительность, инициатива, воля (Саратовская бронетанковая школа, июнь 1932 г.);
– «коренной недостаток методики – отсутствие четкого уклона на выработку волевого и инициативного командира» (Бакинская пехотная школа, апрель 1932 г.)217.
«В тактической обстановке, – отмечалось в докладе Фельдмана об итогах боевой подготовки военных школ в 1932/33 учебном году, – основным недостатком продолжает оставаться некоторая шаблонность занятий, сравнительно спокойное развитие событий, гладкое течение и развитие боя, отсутствие быстрого изменения обстановки». Поэтому в более сложных условиях курсант «быстро теряется, как бы забывает все то, что он теоретически хорошо знает. Это обстоятельство […] воспитывает вялость, малоинициативность». «Для всех школ, – подтверждал начальник ГУ и ВУЗ РККА, выступая в конце 1933 г. на собрании комсостава, – является характерной тактическая тренировка курсантов в простейших несложных условиях. Наш курсант работает неплохо при несложной тактической обстановке», а в сложной «теряется»218…
Ничего нового – как показывают абсолютно все сохранившиеся материалы инспектирования военных школ – не принес здесь и 1934 год:
– «тактические контрольные занятия проводятся в несложной обстановке» (Московская пехотная школа, январь 1934 г.);
– «занятия по тактике нереальны, далеки от действительной боевой обстановки; это приводит к тому, что курсант приучается к шаблону» (Объединенная военная школа имени ВЦИК, июнь 1934 г.);
– тактическая подготовка курсантов «ограничивается натаскиванием» их в решении задач, предусмотренных методическими указаниями по тактической подготовке пехоты (МТПП) – что «прививает курсантам шаблоны, не воспитывает волю и не расширяет тактического кругозора курсантов» (Татаро-Башкирская объединенная военная школа, январь 1934 г.);
– из-за подмены выработки «общего тактического развития» натаскиванием на задачах МТПП «в простейшей элементарной обстановке курсанты разбираются достаточно хорошо, но быстро теряются в условиях даже небольшой сложности в обстановке» (Ленинградская пехотная школа, август 1934 г.);
– «обстановка создается шаблонная, упрощенная, не способствующая выработке у курсантов: творческой инициативы на принятие смелых, нешаблонных решений, настойчивости […] предвидения и готовности к внезапным действиям со стороны пр[отивни] ка» (Омская пехотная школа, апрель 1934 г.);
– «тактическая обстановка, создаваемая руководителем каждому стреляющему, зачастую крайне громоздка, шаблонна и непоучительна; она, вместо воспитания у курсанта воли, решительности, инициативности, – приводит к трафарету» (1-я и 2-я Ленинградские артиллерийские школы, август 1934 г.);
– «слабо вырабатывается решительность и ответственность за инициативные действия» (Среднеазиатская объединенная военная школа, июль 1934 г.)219.
Отчет УВУЗ РККА
