Представим, что группа предпринимателей организовала компанию по производству поздравительных открыток. Сначала они создают только компьютерные файлы с изображением лицевой стороны открытки; пользователи покупают права на использование изображения и распечатывают их дома. Система доставки – интернет, распространяющий продукцию по всему миру за доли секунды. Расходы на стартап и накладные расходы почти полностью связаны с производством, которое обходится очень дешево, доставка практически бесплатная. Как следствие, начальные прибыли огромны. Но позже, с расширением бизнеса, директора решают использовать для рассылки открыток национальную почтовую службу. Они по-прежнему создают те же изображения, но теперь печатают их сами и рассылают заказчикам по почте, сохраняя прежнюю цену. Прибыли при этом падают. Затем компания решает рассылать изображения на флешках, а не на бумаге. Флешки дороже, чем напечатанная открытка, и тяжелее, так что их рассылка обходится дороже, но компания по-прежнему не меняет расценки. Прибыли продолжают снижаться. Наконец, компания отказывается от услуг почтовой службы и ее системы рассылки и вместо этого строит десятки тысяч километров железных дорог, по которой запускает собственные поезда для доставки флешек по всей стране. Расходы непомерно высоки, и даже после завершения строительства путей остаются еще ежемесячные зарплаты, которые необходимо выплачивать машинистам и другому персоналу. Тем не менее компания не поднимает цены для клиентов. Очевидно, вскоре она прогорит.
Как понятно любому, это бизнес-модель наизнанку. Развивающаяся компания должна использовать эффект масштаба, при котором себестоимость единиц продукции со временем снижается по мере выпуска все большего их количества. Вместо этого наша компания получает все меньше и меньше прибыли с каждой единицы продукции, поскольку для получения одного и того же валового дохода ей требуется все больше расходов. И тем не менее именно это произошло с репликаторами, пока они строили всё усложняющиеся машины копирования для тех же самых базовых молекул.
Давайте для наглядности приведем некоторые цифры. Допустим, самый первый репликатор был молекулой, содержавшей по 100 атомов углерода, кислорода и азота, 400 атомов водорода и 50 – натрия, и, следовательно, всякий раз, когда создавалась его копия, требовалось точно такое же количество этих элементов. Ни больше ни меньше. Однако теперь, после миллиардов лет конкуренции, бо́льшая часть материала, необходимого для копирования, уходит на создание машины выживания (организма), а не самого репликатора. Для построения одноклеточного организма, например амебы, требуется примерно в 500 млн раз больше материала, чем для описанной выше молекулы, причем выигрыш – в плане производства новых репликаторов – при всех дополнительных затратах ничуть не повышается. Даже если бы жизнь так и не перешагнула на более высокий уровень сложности по сравнению с амебой, мир мог бы вместить лишь одну пятисотмиллионную часть того числа репликаторов, которое могло бы существовать, если бы между генетическими линиями не было конкуренции.
Такая неэффективность просто поражает, и с продолжающейся конкуренцией она только растет, потому что конкурирующим линиям, подобно Черной Королеве[17] из сказки Льюиса Кэрролла «Алиса в Зазеркалье», приходится «бежать со всех ног, чтобы только оставаться на месте». Аналогия с бегом кажется особенно уместной, если вернуться к гепардам. Отдельные особи конкурируют друг с другом, гоняясь за быстроногой добычей, и линии гепардов, которые бегают быстрее всех, оставляют в среднем больше потомства в следующем поколении. Со временем наиболее быстрые особи начинают преобладать, и процесс продолжается – скорость бега постепенно увеличивается. Поэтому, если бы мы могли отправиться в путешествие на машине времени, как предлагает Докинз в своей книге «Слепой часовщик»[18], мы бы почти наверняка обнаружили, что миллион лет назад гепарды бегали медленнее, чем в наши дни. Хотя среднестатистический гепард теперь стал быстрее, отдельные группы гепардов, по сути, остаются на месте по отношению к другим группам, живущим в то же время. Увеличение скорости вызвало необходимость во все большем притоке энергии как для создания механизмов, которые обеспечивают эту скорость (т. е. скелет, мышцы и т. д.), так и для снабжения их «топливом», но большого преимущества это не принесло: современный гепард, способный достичь скорости 130 км/ч, живет не лучше, чем его предок миллион лет назад, бегавший со скоростью всего 110 км/ч[19].
То же самое относится и к газелям. Оба вида подталкивают друг друга к гонке вооружений, а внутривидовая конкуренция между особями запускает ее. Если бы существовал некий руководитель, надзирающий за ходом данного проекта, все могло бы сложиться иначе. Подобно тому, как адвокат может убедить разводящуюся пару урегулировать спор во внесудебном порядке вместо того, чтобы снова и снова тратить тысячи долларов и все равно прийти к тому же разделу имущества, так и великодушный диктатор мог бы помешать газелям и гепардам растрачивать свои ресурсы на удлинение костей, укрепление сухожилий, упрочение мышц и увеличение сердца и вместо этого оставить каждой стороне лишь то, что необходимо для поддержания статус-кво. При отсутствии стратегического предвидения или цели этого не происходит, и в результате цена жизни неуклонно возрастает для всех участников.
Потерянный рай
Любая гонка вооружений чрезвычайно затратна, но неучастие в ней может обернуться гораздо худшими последствиями. Когда такие виды, как гепарды и газели, коэволюционируют (т. е. эволюционируют совместно, взаимодействуя друг с другом на протяжении долгого времени), ни те ни другие не имеют возможности выйти из игры, и тем не менее можно представить, как выглядела бы их встреча после того, как та или другая сторона взяла бы продолжительный тайм-аут; для этого достаточно рассмотреть, что происходит в результате интродукции какого-либо хищника в экосистему, в которой он исторически отсутствовал. Одна из лучших иллюстраций этого – экологическая трагедия, разыгравшаяся на Гуаме.
Гуам – маленький островок Марианского[20] архипелага, расположенный примерно посредине между Японией и Новой Гвинеей. Поросший густыми лесами, особенно на севере и на западе, этот островок некогда служил домом для восемнадцати местных видов птиц и тех семи видов, которые были завезены уже в наше время человеком; среди них были четыре вида, не встречавшихся больше нигде в мире. Все изменилось в начале 1950-х гг.
Гуам находился под юрисдикцией США с 1898 по 1941 г., до японского вторжения. Через два с половиной года американцы вернули его себе, а вскоре после этого, как считается, одно или несколько американских военно-транспортных судов случайно завезли туда небольшое количество[21] змей, коричневых бойг (Boiga irregularis), проскользнувших на борт на островах Адмиралтейства, расположенных примерно в 1500 км к югу от Гуама. Так это было или нет, установить не удалось – змеи вполне могли прибыть из Новой Гвинеи таким же образом, – но, откуда бы эти пассажиры-безбилетники ни приехали, они очень быстро почувствовали себя на острове как дома.
Причем быстро в прямом смысле слова. На пике своей численности в начале 1980-х гг. змеи так размножились, что на одном гектаре в северной части острова можно было обнаружить до 100 особей. То есть на каждый квадрат земли 10 на 10 м приходилось по одной змее. По крайне сдержанной оценке, общая численность популяции змей на тот момент (исходя из средней плотности 30 змей на га) составляла свыше полутора миллионов – и это на острове размером всего 10 на 50 км.
Незваные гости прибыли на остров, где прежде обитал только один вид змей – браминский слепун (Ramphotyphlops braminus), тоже завезенный извне. На случай, если само название «браминский слепун» звучит недостаточно безобидно, могу сообщить, что это одна из самых маленьких змей в мире, которая питается почти исключительно личинками муравьев и термитов. Поэтому у птиц на Гуаме не было опыта столкновения с хищными змеями – ни в жизни отдельных особей, ни в недавней истории их вида, – и так как они не испытывали давления отбора, направленного на развитие способности скрывать и защищать свои гнезда, эти признаки у них отсутствовали. Бойги оказались в змеином раю, где гнезда были легкодоступны и плохо защищены. Вскоре в лесах воцарилась зловещая тишина. За несколько десятилетий десять коренных видов птиц вымерло в дикой природе, еще два остались только в зоопарках, а почти у всех было зафиксировано катастрофическое снижение численности. Один из утраченных видов, гуамская мухоловка, не встречается больше нигде. Этот вид
