— В смысле? — я нахмурился.

— Те, кто запустил эту эпидемию, не остановятся ни перед чем. Когда они поймут, что в маленькой провинциальной больнице появился никому неизвестный целитель, который способен в одиночку сломать их грандиозный план… Вы станете для них целью номер один. И поверьте, они не будут устраивать вам театральных проверок, как я.

Отлично. Мало мне загадочных болезней и интриг, теперь еще и наемные убийцы на мою голову. Прекрасная карьерная перспектива.

— У меня есть условие, — сказал я после короткой паузы, взвесив все риски.

— Я вас внимательно слушаю.

— Никаких больше проверок, испытаний, загадок и прочих фокусов. С этого момента мы работаем как равные партнеры. Полная и честная информация, никаких секретов и недомолвок.

— Принято, — без колебаний согласился Серебряный и протянул мне руку.

Я пожал ее. Рукопожатие было крепким, уверенным. Союз был заключен.

— Когда начинаем? — спросил я.

— Прямо сейчас, — Серебряный щелкнул пальцами, и в воздухе перед ним, из ничего, материализовался старинный пергаментный свиток. — Это данные моей разведки о первых зафиксированных случаях заболевания. Изучите внимательно.

Он развернул свиток на широком столе Кобрук. Это оказалась подробная карта Мурома с нанесенными на нее красными точками.

— Видите какую-нибудь закономерность? — спросил он.

Я вгляделся в карту. Точки были разбросаны не хаотично. Они явно концентрировались в определенных районах.

— Бедные кварталы, — сказал я, водя пальцем по карте. — Рабочие окраины. Район порта. Центральный рынок.

— Именно. А теперь смотрите — вторая волна.

Он снова щелкнул пальцами, и на карте, поверх красных, вспыхнули десятки желтых точек. Они располагались плотнее, захватывая новые территории.

— Средний класс. Ремесленные кварталы. Мелкие торговцы. Центр города.

— А аристократические районы? Княжеская улица, Дворянское гнездо?

— Почти не затронуты. Единичные, спорадические случаи.

Социальная инженерия. Болезнь, которая каким-то непостижимым образом выбирает своих жертв по классовому, социальному признаку.

— Это невозможно естественным путем, — твердо сказал я. — Патоген не может различать социальный статус. Вирусу все равно, кто перед ним — нищий или барон.

— Именно! — Серебряный с силой стукнул ладонью по столу. — Значит, кто-то или что-то управляет процессом распространения. Направляет его.

— Но как?

— Это нам и предстоит выяснить. У меня есть некоторые подозрения, но мне нужны неопровержимые доказательства. И, что еще важнее, мне нужен протокол лечения, который будет работать.

Я откинулся в кресле, обдумывая все услышанное. С одной стороны — это чистое безумие. Добровольно ввязываться в политические игры имперского масштаба, рисковать своей жизнью, бороться с могущественным и неизвестным противником.

С другой — если он прав, и эта эпидемия действительно искусственная, то без моего вмешательства погибнут тысячи. А у меня, черт возьми, есть знания, которые могут их спасти.

— Хорошо, — сказал я. — Что дальше?

— А дальше, — улыбнулся Серебряный. — Пока вы самоотверженно искали несуществующую болезнь у меня, я немного исследовал вашу больницу. И нашел кое-что очень интересное.

— Что именно?

Он встал, подошел к огромному окну кабинета Кобрук, из которого открывался вид на весь больничный комплекс.

— Источник заразы. Он здесь. В этой больнице.

— ЧТО⁈ — Кобрук вскочила со своего места, ее лицо снова побледнело. — Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, — медленно произнес Серебряный, глядя вниз на суетящихся людей и машины скорой, — что кто-то внутри вашей больницы намеренно и систематически распространяет эту болезнь. И делает это очень, очень умело.

Фырк подпрыгнул у меня на коленях.

— Вот это поворот! Предатель среди своих! Настоящий детектив, а не скучная медицинская драма!

— Кто? — спросил я, чувствуя, как внутри все похолодело.

* * *

Владимирская областная больница. Приемный покой.

Игорь Степанович Шаповалов стоял посреди того, что еще неделю назад было образцовым приемным отделением областной больницы.

Теперь это место больше напоминало полевой госпиталь времен войн.

Широкие коридоры, рассчитанные по всем имперским нормативам на пропускную способность в пятьдесят человек за сутки, были забиты сотнями страждущих.

Каталки стояли впритык друг к другу, бампер к бамперу, как вагоны в переполненном товарном депо.

Некоторые, самые отчаянные, были соединены грязными простынями, превращаясь в импровизированные двухъярусные конструкции, где на верхнем ярусе хрипел старик, а под ним плакал ребенок.

На полу, прямо на расстеленных одеялах, принесенных из соседних отделений матрасах и даже на грязных картонных листах, лежали те, кому не хватило даже носилок.

Люди сидели везде — прислонившись к холодным кафельным стенам, скорчившись в темных углах, держа на руках беспрестанно кашляющих детей.

Некоторые, самые выносливые, умудрились устроиться на широких больничных подоконниках, глядя в ночную тьму пустыми, невидящими глазами.

Вентиляция, рассчитанная на нормальную загрузку, давно сдалась и не справлялась, лишь лениво гоняя по залу этот смертельный коктейль. Окна были распахнуты настежь, несмотря на прохладную ночь, но это мало помогало.

Звуковой фон был еще хуже.

Надрывный, лающий, «стеклянный» кашель — фирменный признак этой заразы — звучал со всех сторон, сливаясь в единую, невыносимую какофонию человеческого страдания.

Будто сотни людей одновременно пытались выкашлять из своих разорванных глоток осколки битого стекла.

К этому непрекращающемуся аду добавлялся разноголосый детский плач, стоны взрослых, сдавленные всхлипы женщин, проклятия мужчин.

И поверх всего этого — голоса медперсонала, сорванные, хриплые, отчаянные, пытающиеся навести хоть какое-то подобие порядка в этом хаосе, выкрикивающие указания, номера палат, названия лекарств.

Шаповалов стоял в самом эпицентре этой бури, как капитан на тонущем корабле.

На нем был стандартный защитный костюм — белый комбинезон из нетканого материала, который за четыре часа непрерывной работы пропитался потом насквозь и теперь неприятно прилипал к телу как вторая, липкая кожа.

Высокие бахилы были забрызганы биологическими жидкостями. Респиратор болтался на шее — он постоянно срывал его, чтобы отдавать команды, и его голос, хриплый от напряжения и бессонницы, разносился по залу как рык раненого медведя.

Защитные очки запотели, но времени протереть их не было. В руках он сжимал планшет со списками поступивших, в который даже не смотрел — все держал в голове, полагаясь на тридцатилетний опыт и звериное лекарское чутье.

«Дилетанты», — мысленно выругался он, наблюдая, как молодой ординатор-терапевт смотрит на пациента с