Мы травили байки, вспоминали службу и совсем незаметно добрались до того события, которое определило нашу сегодняшнюю жизнь.

— Долина Смерти, — тихо сказал Беркут, и его лицо посерьёзнело. Он коснулся пальцами шрама на скуле. — Иногда мне кажется, что мы так и не выбрались оттуда.

Я посмотрел на свою бионическую руку. Холодный, безупречный механизм, заменивший то, что я оставил в той проклятой долине.

— Мы выбрались, — сказал я. — Но оставили там часть себя. Ты — кусок кожи. Я — кусок мяса. А многие — всё, что у них было.

Мы замолчали, глядя на безмятежно плавающих рыбок на экране. Они просто плавали в своей идеальной, нарисованной синеве. И я им даже немного завидовал.

* * *

Всё началось после победы над Зубоскалом.

Торжественный прием в столице Империи, Ирие, был похож на все торжественные приемы сразу. Тонны золота, километры бархата, реки дорогущего шампанского и океан лицемерия.

Я чувствовал себя здесь, как волк в овчарне, с той лишь разницей, что овцы были одеты в парадные мундиры и вечерние платья, а в воздухе пахло не навозом, а парфюмом и интригами. Ну и ещё жрать их было нельзя, хотя очень хотелось.

Капитаны Волотов, герои дня, жались друг к другу в углу, словно стая бродячих псов, случайно затесавшихся на выставку породистых пуделей.

Мы были слишком грубы, слишком прямолинейны и слишком пропахли войной для этого блестящего серпентария.

На наших кителях наград было в разы меньше, чем у любого штабного щёголя, но каждая из них была оплачена кровью. Их же побрякушки были куплены за лесть и умение вовремя кивать.

Я ловил на себе взгляды. Любопытные, восхищённые, завистливые.

А ещё ненавидящие и презирающие.

Особенно старался генерал Эрих Марк фон Ремарк.

Его взгляд, тяжелый, как снаряд от гаубицы, то и дело буравил мою спину. Он стоял в окружении своей свиты, и я был уверен, что в данный момент они обсуждают не достоинства местной архитектуры, а количество лет, которое мне светит на каторге за неподчинение приказу.

Впрочем, сначала полагалась награда. Шоу должно продолжаться.

Громогласный голос церемониймейстера заставил замолкнуть даже самый настойчивый шепот:

— Его Императорское Величество, объединитель тысячи рас, сокрушитель врагов и защитник веры, Император Всеслав-Август фон Грозенберг!

Музыка грянула с такой силой, что, казалось, мраморные статуи сейчас начнут пританцовывать. Двери распахнулись, и на красную ковровую дорожку ступил он.

Правитель. Человек, чьё имя было синонимом самой Империи.

Успевший прожить пару веков, но не состарившийся — никого «Регенериса» и риска подохнуть в муках. Только «горные источники» и немного хилварианской магии.

Однако внешне Всеслав-Август, вопреки своему громкому имени, был мужчиной скорее невзрачным. Невысокий, с намечающейся лысиной, которую придворные парикмахеры тщетно пытались замаскировать, и фигурой, далекой от героических пропорций его предков на портретах. Казалось, с каждым поколением династия Грозенбергов мельчала физически, сохраняя неизменной лишь жажду власти во взгляде.

Все, включая нас, капитанов, покорно склонили головы.

В этом зале не было богов войны, был лишь один бог — Император.

Он прошествовал к трону, выдержал театральную паузу, обводя подданных тяжелым взглядом, и начал речь.

Она оказалась такой же предсказуемой, как восход солнца.

Про славную победу, про несокрушимое единство, про мудрое руководство и прочую чепуху, которую печатают на агитационных плакатах. Я слушал вполуха, пока не прозвучали слова:

— За проявленное мужество и героизм, приведшие к уничтожению высшего альпа Зубоскала, повелеваю наградить орденом Копьеносца первой степени капитана… Ростислава-Казимира Волкова!

Имя прозвучало чужим, как будто назвали кого-то другого.

Я настолько сросся со своим позывным, что на миг растерялся.

Бегемот, стоявший рядом, ощутимо ткнул меня локтем в бок.

— Это тебя, герой, — пробасил он. — Шевелись, пока тебе трибунал вместо ордена не выписали.

Я вышел вперёд.

Аплодисменты звучали оглушительно. Я подошел к Императору, приложил кулак к груди и отрапортовал:

— Служу Империи!

Всеслав-Август с видом величайшего одолжения приколол к моему кителю тяжелый орден. Пока он возился с застежкой, я успел поймать взгляд генерала Ремарка. Если бы взглядом можно было испепелять, от меня осталась бы только горстка сажи и орден.

Но на этом представление не закончилось.

Церемониймейстер снова прокашлялся и объявил:

— А теперь, во славу расширяющейся Империи, его величество примет послов и дары от двух новых регионов, присягнувших на верность короне Грозенбергов!

В зал вошли две делегации.

Первая состояла из огромных, похожих на жаб гуманоидов — гвоков. Они важно ковыляли, а впереди несли на паланкине свою принцессу.

Согласно древней имперской традиции, правитель должен взять по одной жене от каждого присоединенного народа, дабы скрепить союз узами брака.

— Принцесса Кваклина Третья из династии Бородавчатых, достойнейшая дочь Глум-Пэ! — объявил глашатай.

Принцесса была… монументальна. Огромная, зеленая, многоглазая, с бородавчатой и явно влажной кожей. Её глаза безразлично взирали на собравшихся, а широкий рот время от времени открывался, издавая булькающий звук.

Впервые в жизни мне стало искренне жаль императора.

Но, как оказалось, это были ещё цветочки.

— И послы Склимских Топей с дарами от их правительницы!

Вторая делегация состояла из склимов — студенистых амёб в герметичных экзокостюмах.

Они выкатили в центр зала большой аквариум на колёсиках, в котором колыхалось нечто.

Нечто желеобразное, полупрозрачное, переливающееся всеми цветами радуги и периодически выпускающее ложноножки.

— Высокочтимая Протоплазма Зыбь-VII, будущая супруга его величества! — с нажимом произнес глашатай.

В зале повисла гробовая тишина.

Даже самые прожжённые циники и льстецы не могли скрыть изумления.

Император Всеслав-Август на мгновение утратил своё величие. Он смотрел на колышущееся желе, и на его лице отразилась вселенская скорбь.

Рядом с ним стояла его старшая жена, императрица Изольда. Её прекрасное лицо было подобно ледяной маске, и лишь едва заметно дрогнувший уголок губ выдавал её чувства.

Она бросила на мужа взгляд, в котором читалось не сочувствие, а чистое злорадство.

Император, собрав волю в кулак, сдержанно кивнул и выдавил из себя улыбку.

Сдержать смех оказалось титанической задачей, даже Бегемот рядом со мной хрюкнул, но тут же сделал вид, что закашлялся.

Начался фуршет.

Музыка сменилась на более легкую, и зал наполнился звоном бокалов и светской болтовнёй. Мы с Беркутом нашли себе тихий угол за фикусом.

— Ну что, герой, каково это — получить цацку из рук того, чей приказ ты послал к чертям? — спросил Беркут, прихлебывая шампанское.

— Награда — чтобы чернь ликовала и знать сохранила лицо,