Распечатки статей из медицинских журналов со всего мира громоздились неровными стопками. Мой блокнот был исписан сложными схемами дифференциальной диагностики, перечеркнутыми и переписанными заново десятки раз.

Пустые чашки от кофе выстроились в ряд, как молчаливые памятники моему недоумению— семь штук за ночь.

Я начал с тяжелой артиллерии. Ударная доза самого мощного противовирусного, который у нас был — рибавирин. Плюс высокие дозы кортикостероидов — дексаметазон по шестнадцать миллиграммов, — чтобы попытаться сбить цитокиновый шторм, который, я был уверен, убивал его легкие.

И кислородная поддержка. Это был мой план на ночь. Логичный. И, я уверен, абсолютно бесполезный.

Фырк дремал на подоконнике, свернувшись в пушистый клубочек. Даже его неуемная энергия иссякла за эту бесконечную ночь. Время от времени он подергивал лапками во сне, наверное, снились ему диагностические подвиги или горы отборных орехов.

Я потер глаза, чувствуя, как под веками скрипит песок. В горле першило от сухого больничного воздуха. Встал, подошел к окну.

За стеклом начинался новый день — первые лучи солнца окрашивали небо в бледно-розовый цвет. Обычное утро для всех. Кроме меня. И кроме человека, запертого в изоляторе на цокольном этаже.

Дверь скрипнула. Вошли Фролов и Величко — ночная смена ординаторов. Выглядели они не лучше меня — помятые халаты, красные от недосыпа глаза, на щеках пробивалась щетина.

От них несло смесью кофе и больничного дезинфектанта.

Фролов первым нарушил тишину, потирая переносицу.

— Илья, мы всю ночь следили за Серовым. Каждый час брали анализы, мониторили витальные функции, фиксировали малейшие изменения.

— И? — я повернулся к ним, хотя по их убитым лицам уже понял ответ.

— Лечение не помогает, — Величко покачал головой, его обычно аккуратно зачесанные волосы торчали во все стороны, как у воробья. — Совсем не помогает. Температура как была сорок один, так и держится. График температурной кривой — это прямая линия, ни малейших колебаний. Сатурация падает — вчера вечером было девяносто, сейчас восемьдесят пять процентов, и это на высокопоточном кислороде!

— Мы сделали всё точно по протоколу, — добавил Фролов, словно оправдываясь. — Эффект нулевой. Как будто физраствор вливали.

Как я и думал. Я ошибся с самой основой. Это не вирус. Или не тот вирус, который мы знаем. Или это вообще не инфекция. Но что тогда?

— Анализы пришли? — спросил я, хотя уже предчувствовал очередной удар по моей профессиональной гордости.

— Вот, — Фролов положил передо мной толстую папку с распечатками из лаборатории. — Ночная смена лаборантов тоже не спала. Гоняли все тесты, какие только можно.

Я открыл папку и начал листать. С каждой новой страницей мое недоумение росло, превращаясь в холодный интеллектуальный ужас.

Общий анализ крови.

Лейкоциты — шесть тысяч. Абсолютная норма.

У человека с температурой под сорок один должно быть минимум пятнадцать-двадцать тысяч. Лейкоцитарная формула — идеальная, никакого сдвига влево, характерного для бактериальной инфекции.

СОЭ — пятнадцать миллиметров в час. При таком воспалении должно быть под пятьдесят, если не все сто.

Биохимия крови. С-реактивный белок — два миллиграмма на литр. Практически норма. При таком состоянии должно быть двести, а то и триста. Прокальцитонин — ноль целых две десятых. Это вообще показатель здорового человека.

ПЦР-диагностика. Проверили на все известные респираторные вирусы — грипп А и В, парагрипп, аденовирус, коронавирус, РС-вирус, метапневмовирус. Всё отрицательно.

Бактериологические посевы крови и мокроты. Роста нет. Стерильно.

Иммунограмма. Все показатели в пределах нормы. Никаких признаков хоть какого-то иммунного ответа.

И наконец, магический профиль. Фоновые значения Искры. Никаких аномалий, паразитов, проклятий.

Это невозможно. Физически невозможно.

У человека тяжелейшая клиника системной инфекции с начинающейся полиорганной недостаточностью, а анализы как у абсолютно здорового человека. Даже лучше — у меня после бессонной ночи и семи чашек кофе показатели наверняка хуже.

Фырк открыл один глаз, зевнул, обнажив крошечные острые зубки.

— Может, лаборанты перепутали пробирки? Бывает же — устали, ночь, глаза слипаются, взяли не ту кровь.

— Тут подписи и штампы на каждом бланке, — мысленно ответил я. — Время забора, фамилия лаборанта, номер палаты. Всё сходится.

— Тогда это какая-то чертовщина, — Фырк потянулся. — Я за свою долгую жизнь много чего видел, но чтобы умирающий человек имел анализы здоровяка — такого не было.

В дверь заглянул Киселев. Игнат Семенович выглядел свежим и отдохнувшим — чисто выбритый, в идеально накрахмаленном халате, от него деликатно пахло дорогим одеколоном.

Этот-то точно дома спал в своей уютной постели, пока мы тут с загадками боролись.

— Ну что, Разумовский? — он подошел к столу, окинул презрительным взглядом хаос из бумаг. — Нашли твоего убийцу? Определили возбудителя? Или хотя бы класс патогена?

Я постучал пальцем по злополучным бланкам.

— Вот в этом-то и проблема, Игнат Семенович. Ничего. Абсолютно ничего. Пустота.

— Как это — ничего? — он нахмурился, морщины на лбу стали глубже. — У нас же явная клиническая картина тяжелейшей инфекции!

— Клиническая картина есть, а лабораторного подтверждения нет. Смотрите сами — кровь идеальная. Никаких признаков воспаления, инфекции, интоксикации. ПЦР на все известные штаммы «стекляшки» и другие респираторные вирусы — отрицательный. Бакпосевы стерильные как в операционной. Магический фон чистый как у младенца. Это анализы полностью здорового человека.

Киселев выхватил бланки из моих рук, пробежал глазами, перелистнул несколько страниц. Его лицо менялось от недоверия к изумлению, потом к растерянности.

— Но это же… это невозможно! Человек при смерти, а анализы в норме? За тридцать лет практики я такого не видел!

— Я тоже, — согласился я. — Либо мы имеем дело с абсолютно новым, неизвестным науке возбудителем, который не определяется существующими методами, либо…

В этот момент зазвонил телефон. Красный аппарат внутренней связи, прямая линия из изолятора. Я схватил трубку.

— Разумовский слушает.

— Илья Григорьевич! — голос дежурной медсестры Ольги Васильевны был на грани паники. — Срочно идите сюда! С пациентом что-то происходит! Что-то невероятное!

— Что именно? Остановка дыхания? Сердца? — я вскочил, готовясь бежать.

— Нет! Симптомы меняются! Кристаллическая сыпь исчезла полностью, но появилось что-то новое! Он не может согнуть шею, кричит от света, выгибается дугой! Это похоже на…

— Менингит, — закончил я за нее. — Держитесь, мы идем!

Менингеальные знаки.

Черт возьми, теперь еще и воспаление мозговых оболочек? Но как? Вчера была клиника тяжелейшей респираторной инфекции с кожными проявлениями, а сегодня — классическая нейроинфекция?

Болезни так не мутируют! Они не меняют свою локализацию и симптоматику за одну ночь!

—