Фырк, сидевший у меня на плече, одобрительно прокомментировал:

— Правильно, гони ее домой! Тут сейчас такой зоопарк вирусов, что абсолютно здоровый за час подхватит смертельную болячку!

Следующим был пожилой мужчина.

Семьдесят два года, седой, иссохший, с руками, которые тряслись мелкой, непрерывной дрожью. В протянутой мне медкарте — стандартный букет старика: диабет второго типа, гипертония, ишемическая болезнь сердца.

Он кашлял так, что сгибался пополам, и после каждого приступа его губы приобретали отчетливый синюшный оттенок.

Сонар показал катастрофу. Двусторонняя полисегментарная пневмония, начинающийся отек легких. Правый желудочек сердца был расширен от чудовищной перегрузки.

— Срочно в реанимацию! — крикнул я санитарам. — Каталку сюда! Быстро!

Фырк на секунду нырнул в грудь пациента и тут же вынырнул обратно.

— Двуногий, у него миокард на последнем издыхании! Левый желудочек едва качает! Еще час — и будет обширный инфаркт или полная остановка!

— Спасибо, Фырк! — мысленно сказал я. Медсестре, которая подбежала ко мне. — Кислород! Через маску, на максимальном потоке! Фуросемид сорок миллиграмм внутривенно сейчас же! И преднизолон девяносто!

Санитары подкатили каталку. Мы аккуратно переложили на нее старика. Он тихо стонал, хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.

— В реанимацию! Бегом! — скомандовал я.

Они почти бегом покатили каталку к лифтам. Выживет ли? Шансы пятьдесят на пятьдесят, не больше. Но теперь у него хотя бы есть этот шанс.

Третий. Парень лет двадцати пяти. Модная стрижка, дорогие кроссовки, смартфон последней модели в руке. Он сидел, откинувшись на стуле, и деликатно покашливал в кулак.

Слишком деликатно для «стекляшки».

— Господин лекарь, у меня все симптомы! — начал он с театральным страданием в голосе. — Температура, кашель, жуткая слабость! Думаю, мне нужен больничный, минимум на две недели!

Я молча положил руку ему на грудь и на полсекунды активировал Сонар. Пустота.

Абсолютно здоровые легкие, чистые как у младенца. Бронхи в идеальном состоянии. Температура тридцать шесть и шесть. Даже намека на насморк нет.

Я наклонился к нему и заговорил тихо, почти шепотом, но с такой ледяной яростью, что он вздрогнул.

— Послушай меня внимательно, дружок. Температура у тебя тридцать шесть и шесть. Легкие чище, чем у олимпийского чемпиона по биатлону. Ты решил отмазаться от работы? Или, может, от армии косишь? Ты выбрал для этого очень неудачное время — в разгар эпидемии, когда люди вокруг тебя реально умирают.

Он побледнел.

— Я… я думал…

— Я даю тебе ровно тридцать секунд, чтобы ты исчез из моего поля зрения. Иначе я вызываю полицию. Статья — распространение ложной информации в условиях чрезвычайной ситуации. До трех лет лишения свободы. Время пошло. Двадцать девять, двадцать восемь…

Парень вскочил так резко, будто его ударило током.

— Я… мне уже лучше! Знаете, намного лучше! — пролепетал он и, расталкивая кашляющих людей, бросился к выходу.

Фырк разразился беззвучным хохотом у меня над головой.

— Вот это я понимаю — экспресс-терапия! Исцеление угрозой! Нобелевскую премию мира тебе за такой метод!

Я сделал глубокий вдох, насколько позволял респиратор, и, не теряя ни секунды, повернулся к следующей в очереди — бледной женщине, державшейся за живот.

— Следующий!

Следующие три часа слились в один бесконечный, гудящий конвейер страданий.

Мать-одиночка с тремя детьми — все кашляют, все с температурой, но глаза ясные, сатурация в норме. Отправил домой с подробными инструкциями и строгим наказом немедленно вызывать скорую при малейшем ухудшении.

Беременная женщина на восьмом месяце, задыхающаяся, бледная. Срочная госпитализация в обсервационное отделение роддома — угроза преждевременных родов на фоне тяжелой гипоксии.

Изможденный алкоголик с трясущимися руками и безумным взглядом, который решил, что у него «стекляшка». Отправил в наркологию с подозрением на начинающуюся белую горячку.

Подросток с астмой в анамнезе — тяжелейший приступ на фоне вирусной инфекции. В пульмонологию, срочно, под капельницу с гормонами.

Учительница средних лет, уверенная, что умирает от удушья. Паническая атака. Успокоил, заставил подышать в бумажный пакет, чтобы нормализовать уровень углекислоты в крови, отправил к дежурному неврологу.

Я превратился в сортировочную машину. Бесчувственный, эффективный механизм.

Взгляд, прикосновение, короткий импульс Сонара — решение. Домой или в больницу. Спасать или отпустить на амбулаторное лечение. Эмоции отключились, остался только холодный расчет.

К одиннадцати утра я осмотрел больше пятидесяти человек. Респиратор под маской промок насквозь от собственного дыхания, защитные очки запотели так, что приходилось постоянно протирать их краем перчатки. Спина болела от сотен наклонов к пациентам. Ноги гудели от непрерывного стояния.

— Господин лекарь Разумовский! — молодая медсестра, моя помощница, дернула меня за рукав. Ее глаза за стеклами очков были огромными от ужаса. — Там привезли… Вы… вы должны это увидеть!

До того как она сказала, я слышал вой сирен. Но это был не обычный монотонный вой линейной бригады. Это был особенный, пронзительный крик реанимобиля, летящего на максимальной скорости. Сразу понял, что что-то не так.

Тяжелые двери приемного покоя распахнулись с грохотом. Два санитара вкатили каталку. И весь зал, до этого гудящий от кашля и стонов, замер. Наступила звенящая, мертвая тишина.

На каталке лежал мужчина. Возраст определить было невозможно — может пятьдесят, может шестьдесят. Седые, редкие волосы прилипли ко лбу, мокрому от пота. Лицо было искажено маской нечеловеческого страдания.

Но не это шокировало всех.

Он горел. В буквальном, физическом смысле слова. От его кожи исходил едва заметный пар. Медсестра, подбежавшая с электронным термометром, поднесла его ко лбу пациента. Прибор пискнул.

— Господи! — выдохнула она, глядя на экранчик. — Сорок один и две десятых! Он должен быть в глубокой коме!

Но мужчина был в сознании. Его глаза — безумные, мечущиеся, полные ужаса — были осознанными. Он видел нас. Он пытался что-то сказать, но из горла вырывался лишь хрип.

И тут начался приступ кашля.

Это был не просто кашель. Это было извержение. Он кашлял так, словно пытался вывернуть собственные легкие наизнанку. Все его тело сотрясалось в чудовищных конвульсиях, спина выгибалась дугой, отрываясь от каталки.

И после каждого кашлевого толчка на его губах появлялась кровь. Ярко-алая, вспененная кровь.

— Срываем рубашку! — крикнул я санитарам, выходя из оцепенения.

Они разрезали влажную от пота ткань ножницами. И весь зал ахнул. Даже видавшие виды медсестры инстинктивно отшатнулись.

Вся грудь и живот пациента были покрыты сыпью. Ярко-синие, почти флуоресцентные кристаллы росли прямо из кожи. Они были острыми, блестящими, похожими на