порталы, которые опять-таки воспроизводят элементы восточной классической архитектуры»[572]. Исследователи ташкентского Института искусствознания, напротив, сделали акцент на современном облике сооружения: «Дворец дружбы народов является универсальным зрелищным сооружением. <…> Сам образ структуры задуман как ассоциирующийся с гигантским органом, что имеет немаловажное значение для эмоционального настроя зрителя на восприятие спектакля или музыкального произведения. <…> Здание является выдающимся произведением советской архитектуры 70-х годов, концентратом ее технических достижений и современных эстетических идеалов»[573].
На другом полюсе стояло глухое неприятие, особенно в среде ташкентских зодчих. В условиях позднего застоя оно не могло воплотиться в опубликованных текстах, но Елена Суханова сохранила о нем эмоциональные воспоминания: «Они хотели этот проект делать сами. На черта им эти москвичи?! Это были современные архитекторы, и мы, конечно, им не нравились… Я их тоже могу понять: они хотели работать сами и хотели сделать современную вещь. Представляете: живут в своем городе хозяева — умные, талантливые, современные, и вдруг тут — вот это!»
Однако большинство мнений не были столь однозначными. Например, архитектор Ричард Блезэ, раскритиковав площадь Ленина, писал: «В практике того же авторского коллектива есть сравнительно удачные работы. Это филиал Центрального музея им. Ленина и киноконцертный зал имени Дружбы народов. Однако, если музей органично вписался в ряд запоминающихся образных объектов, то киноконцертный зал на гипертрофированной площади не получил ансамблевой поддержки в архитектуре окружающей застройки, что вызывает разноречивые мнения о качестве этого произведения»[574]. Столь же сложносоставным был отзыв теоретика и историка архитектуры Иосифа Ноткина: «К наиболее интересным объектам последних лет отношу Дворец дружбы народов, гостиницу „Москва“, Дом кино. Они обстоятельно обсуждались архитектурной общественностью и наряду с достоинствами (затейливость облика, изобретательность в решении интерьеров) имеют и недостатки (в основном градостроительного порядка — неубедительность пластической трактовки — то банальной, то вычурной, упрощенность включения объекта в сложившееся окружение), которые, к сожалению, лишают эти значительные произведения столичной архитектуры ориентации на них, как на идеи, за которыми будущее»[575]. Архитектор Серго Сутягин, говоря о Дворце дружбы народов, подчеркивал, что ему «нравятся отдельные интерьеры»[576]. Эти высказывания выдают сложные эмоции, переполнявшие архитекторов Ташкента при мысли о дорогостоящем объекте, из-за которого были заморожены или отклонены многие из их собственных замыслов и который шел вразрез с их эстетическими поисками.
После 1991 года отношение к Дворцу постепенно менялось. В 1996 году Елена Крюкова констатировала, что в Дворце «присутствуют „своеобразие и масштабность“, „свободная интерпретация и древних, и сугубо современных мотивов“» и что «нельзя отрицать мастерства зодчих, которое позволило при всей спорности архитектурных интерпретаций вывести этот объект в число выдающихся произведений советского периода»[577]. В начале XXI века Абдуманноп Зияев обратил внимание на то, что Дворец сформировал новую градостроительную ситуацию, позволившую создать уже в 2000-е годы совершенно новый участок — национальный парк имени Навои, со скульптурой поэта в ротонде с куполом[578]. Но главное, на фоне эклектичных построек 1990–2000-х годов стали более очевидными его достоинства: тщательная разработка деталей, наличие захватывающих пространственных эффектов в интерьере, нюансированная игра с материалами и формами.
НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ
Несмотря на раздававшуюся в 1980-е годы критику, Дворец является неоспоримым памятником архитектуры и культуры в восприятии узбекистанского общества и вошел в список модернистских сооружений, охраняемых государством. Его ремонтировали, передавали из рук руки — но благодаря щадящему использованию и редкому для позднесоветской эпохи качеству строительства он остается одним из немногих значительных сооружений 1970–1980-х годов, дошедших до наших дней в изначально задуманном виде.
Борис Чухович
40. ГОСТИНИЦА «МОСКВА» («ЧОРСУ») 1974–1982
АРХИТЕКТОРЫ В. СПИВАК (ГАП), Л. НЕФЕДОВ, Н. ЗОЛОГИНА
ГЛАВНЫЙ КОНСТРУКТОР А. АСАНОВ
ИНЖЕНЕРЫ А. СИДЕЛЬНИКОВ, Н. БРЫЛЬ, С. ПЕСТРИКОВА
ПЛОЩАДЬ ЧОРСУ, 1.
ЧОРСУ Высотная гостиница, построенная в зоне высокой сейсмичности и на сложном грунте, проработала недолго, но продолжает выполнять роль градостроительной доминанты даже будучи заброшенной
ПЛОЩАДЬ ЧОРСУ
В середине 1970-х площадь Чорсу находилась почти буквально «на стыке времен» — то есть на границе модернизированного после землетрясения советского Ташкента и еще во многом сохранявшего историческую застройку «старого города». «Современность» была предъявлена здесь через построенный к юго-востоку от площади модный магазин ГУМ{18} (1972), а «древность» — через расположенные вдоль улиц Беруни и Самарканд Дарвоза махалли (приговоренные, правда, по генплану конца 1970-х годов к сносу), мечети Уккоша и Ходжа Ахрар Вали (конечно, не действовавшие в советское время) и медресе Кукельдаш — памятник архитектуры Узбекистана второй половины XVI века, реконструированный в начале 1960-х годов. Неподалеку от площади находился базар Чорсу, известный еще со времен Средневековья, но застроенный торговыми павильонами 1930–1950-х годов.
Сама площадь Чорсу в это время представляла собой нечто вроде пространственной воронки — к ней сходились несколько крупных городских улиц, в том числе улица Алишера Навои, но при этом ее застройка была довольно хаотичной и в основном малоэтажной. Установленный в 1959 году в центре площади памятник советскому государственному деятелю Юлдашу Ахунбабаеву[579] ни масштабом, ни значимостью не мог сдержать напора окружающего пространства.
Исправить положение могла только крупная архитектурная доминанта, форму и содержание для которой долго не могли найти — на площади в разное время предполагалось разместить дом хлопкоробов, дом быта, кинотеатр, затем гостиницу, но меньшую по масштабу. Но все это так и осталось на уровне планов.
Не позднее 1974 года в институт Ташгипрогор (разрабатывавший в это время проект детальной планировки центра города) поступил заказ от Узбекского совета по туризму на строительство в Ташкенте гостиницы высотой 14–15 этажей. Площадь Чорсу рядом с еще сохранившимися вокруг историческими махаллями, мечетями и медресе — готовыми туристическими «аттракторами», а также вблизи от новых зданий в центре оказалась с градостроительной точки зрения оптимальным местом для подобного туристического объекта.
Однако с точки зрения ландшафта и состояния грунта участок был непригоден для высотного строительства — к площади Чорсу не только сходились дороги, но и стекались реки (Чорсу в переводе с узбекского означает «четыре реки»), что приводило к ее заболоченности. В сочетании с высокой сейсмичностью Ташкента это делало задачу строительства здесь высотного объекта весьма нетривиальной. Тем не менее условия задачи — и градостроительные, и технические (не менее 1000 мест) диктовали необходимость расположить здесь именно высотный объект.
К 1980 году, когда было начато строительство гостиницы «Москва» (в начале проектирования она называлась, как и площадь, «Чорсу», но еще до открытия гостиницы название изменили), в Ташкенте уже было множество гостиниц различной вместимости, и как минимум две большие и знаменитые: монументальная гостиница «Ташкент», рассчитанная на 554 места
