Флавий и Леонора давно допили чай, с понятливою нежностью переглянулись и оставили вечернюю террасу в полное владение детей. Между садовых слив растекались прозрачные сумерки, но у дома было еще совсем светло. Прохлада оседала на забытых чашках, и что-то непривычное дышло скорой осенью.

«Тихо как, — догадалась Арис. — Насекомых почти нет. Лето прощается.»

Самое время вязать шарфы. Этот, немного колючий, но знавший тепло ее пальцев, предназначался жениху.

— Завершите его к нашей свадьбе? — спросил тот, завороженный ловкостью маленьких рук.

«Состоится ли свадьба?» — кольнуло сердце Арис, но вслух она сумела рассмеяться.

— Вы, кажется, не очень верите в мой навык. Утром он будет, пожалуй, готов.

Себастьян изумленно сморгнул.

— Утром? Когда Виола взялась творить мне варежки, то все время жаловалась, как это сложно. Правую она вязала целый год.

Арис вообразила Виолу — пыхтящую, воюющую с пряжей — и улыбаться стало легче.

— А левую? — подначила она.

— Левая до сих пор лежит в «Улитках» без большого пальца, — развел руками Себастьян.

Из милосердия он даже не стал дополнять, что первая варежка вышла ему мала, но сестра ничуть не огорчилась и учла свою ошибку — вторую можно было примерять на голову.

— Зато вышивает она хорошо, — восстановил справедливость брат. — Хотя ей это мало интересно.

В который раз он поднялся, сдвинул белую завесу скатерти и нашел между стульев сбежавший вязуньин клубок. Арис подтолкнула его к себе, успев задеть и пальцы Себастьяна, но сейчас же усердно перевернула работу — начинался новый ряд. Ее кресло устроили боком к столу, чтобы не сковывать движений, и юноша замер напротив нее.

Шарф Арис чаровала невесомо, едва прикасаясь к потоку — он летел к ней, обращался греющими блоками и радостно вплетался в шерстяную нить. Так мягко ее матушка трогала струны смычком, и так ее отец уверенно знал построение кода. Эта бережная работа ничуть не походила на умелую, но жесткую, повелевающую манеру Алессана или Леи. Невестину игру с потоком Себастьян мог слушать бесконечно.

— Свяжете мне и свитер? — понадеялся он.

Спицы замерли в ее руках, и ответ на несколько мгновений задержался.

— Позвольте мне не давать обещаний, — сказала через силу Арис.

Голову поднять ей не достало смелости. Еще помолчав, она продолжила трудно, едва подбирая слова:

— Возможно, наша жизнь будет совсем не такой, как мы хотели бы. Вы знаете… что у меня есть обязательства.

— Я уже принял, что вы не сможете принадлежать лишь мне, — Себастьян посмотрел и светло, и печально. — Это плата за то, что посягнул на столь высокое. Но в свитере я готов ждать вас и зимой под окнами дворца, когда меня туда не пустят.

Вера в будущее счастье не дала ему расслышать ноты истинной трагедии, предчувствием которой Арис так хотела и не смела поделиться. «Царевна» еще не решилась проситься в Тассир, но сердце уже покорялось мучительной мысли — это единственный и неизбежный путь. Все обстоятельства вели ее к тому, чтобы занять место заложницы — такой, которой Ладия при случае пожертвует без всякого ущерба. Разве не дивная удача для империи?

«А, счастье? — Арис тогда вспоминала о двадцати годах, что матушка почти без чаяний ждала возвращения мужа. — Не каждой оно суждено.»

— Или это моя плата, — без радости приподняла она уголки губ. — Ведь я теперь имею больше, чем должна.

Себастьян покачал головой в своей не слишком серьезной горечи — что поделать, если его невеста такая скромница! Спицы ее продолжили танец, и клубок тотчас бросился вниз. Юноша успел сорваться и подставить руку. Он так и сел на дощатый пол у ног девицы, оставив добычу в ладонях.

— Не говорите подобного, — заглянул он в глаза снизу вверх. — Мы получаем только то, что следует, и нужно лишь распорядиться этим с мудростью.

«Он тоже чувствует! — прерывисто вздохнула Арис. — Он обязательно поймет и сможет вынести разлуку.»

Вязунья глядела, как ложится в полотно простой мотив — семь лицевых, три изнаночных, почти середина очередного ромба. Нити были ей с детства послушны, но казалось, что более нигде она не может ни на что влиять. В жизни Арис была скорее пряжей, чем узорщицей — шла за волею призрачных спиц, кое-как огибая совсем уж опасные ямы. Лишь теперь она стоит у развилки, имея право на выбор — только решать еще труднее, чем смиряться.

— А если мы ошибемся?

— Обязательно, и не раз, — Себастьян попробовал стать ироничней и ловил в опущенном лице вязуньи сколько-нибудь радости. — На то мы люди со свободной волей.

— Ошибка может быть и роковой.

Радости там не было ни грамма. Юноша нахмурился, положил клубок на колени поникшей вязуньи и осторожно отнял от молчащей спицы ее руку. Та почти дрожала между его ладоней.

— Арис, чего вы боитесь?

Она хотела отвечать, но в горле стал комок.

— Вы не желаете свадьбы? — предположил жених. — Я слишком торопил вас? Теперь, в иных обстоятельствах, вы сожалеете о данном мне согласии?

— Ни секунды, — только и смогла произнести вязунья. — Клянусь вам.

— Тогда все остальное можете делить со мной, — с немалым облегчением продолжил Себастьян. — Супруги призваны так поступать.

Его дыхание жгло Арис руку. Как она уедет? Что она собирается натворить??

О, как естественно остаться с ним: женой и начинающей магичкой! Вдвоем постигать глубины чародейского искусства, созидать артефакты и проводить вечера на закатной террасе у дома. Иногда — пусть! — позволять монаршей родне посмеяться над ней, зато в другое время точно знать, что занимаешь правильное место.

Но всегда ли простое — верно?

— Не тревожьтесь, — прошептала она. — Я думаю о разных пустяках, а делиться умею плохо.

Про Тассир нельзя сказать ни в коем случае — бешенство кипучего отца легко вообразить! О выборе тогда не пойдет и речи, а государство потеряет уникальный шанс.

— Научимся вместе, — руки мага сжали ладошку невесты плотнее. — Что за «пустяки» вас тяготят? Вам сложно в новом обществе?

Из двух признаний Арис пришлось выбрать то, что несет менее последствий.

— Родня по батюшке меня не очень приняла, — вздохнула она искренне.

Юноша сдвинул темные брови.

— Они сделали вам больно?

— Немного. Но