Ну, спасибо, дорогой дедуля! Нашел на кого скинуть! Что ж, не только ты умеешь играть в такие игры… я тоже научилась…

— Допустим, — надменно процедила она, жалея, что расцарапанное лицо и кровь на шее портят впечатление. — Но чтобы не обещал герцог, вы свои обязательства не выполнили.

— Да, это так, — признал он. — Псы виновны и взывают к милосердию…

— Вины искупают, Дарте Форга.

Старик снова сощурил глаза и вытянулся, словно зверь, настороживший уши. Он явно надеялся на такой поворот дела.

— Как именно, госпожа? — спросил он.

— Пусть твои люди прекратят обтирать колени о траву. Курт, подойди сюда! — приказала она. — Где то растение, что я велела тебе спрятать?

Надежды не оправдались. Форга столпились над лежащей на камне веточкой ночеглазки, честно пялились на ядовитый плод, но нет, никто не встречал подобное растение нигде в лесной чащобе. В конце концов Эрме велела Крамеру отогнать всю компанию, а старик приказал родне заняться более насущным делом — тело отшельника следовало спустить вниз для погребения.

— А теперь рассказывай, Дарте Форга, — потребовала Эрме, когда они втроем укрылись от нарастающего солнечного света в тени ржаволиста.

— Что госпожа желает знать? — старик поудобнее пристроил костыль. Сесть он не пожелал — возможно, боялся, что не встанет без посторонней помощи и покажет излишнюю слабость.

— Что делал фратер Бруно на Тиммерине?

— Жил, — признался старик.

— Подробнее, Дарте Форга.

— Варил похлебку и кашу, собирал хворост, искал грибы и ягоды — правда, сначала он путался, какие можно есть, а какие нет. Ловил рыбу у Дикого мыса…

Дарте даже пальцы начал загибать, перечисляя. Эрме поморщилась.

— Стирал исподнее, штопал чулки, умывался и сморкался. Не столь подробно. Что он делал не для поддержания своей жизни?

— Он читал книги и писал тетради. Еще рисовал…

— Уже интереснее. Что именно он писал?

— Я не знаю грамоты, госпожа, — сокрушенно произнес Дарте Форга. — Никто из Форга не знает. А рисунки он сразу стирал. Рисовал угольком на камне и размазывал. А после жаловался, что у него болит голова. Моя жена приносила листья рыжего ярца — знаете, если растереть и сделать настой…

— Знаю, — разочарованно прервала Эрме. Поставить сторожем над книжником неграмотного — что это? Оплошность или расчет? — Он как-то связывался с герцогом?

— Он писал письма. Дважды в год. Я относил послания в условленное место и оставлял. Они исчезали.

— И ты не любопытствовал, кто именно забирал? Ни разу?

Дарте Форга свел седые жидкие брови.

— Псы нелюбопытны, госпожа.

А жаль. Но письма все же были зацепкой.

— И он все еще писал? После смерти герцога Джеза? — вяло спросил Тадео.

— Нет, джиор наместник. Герцог умер, и письма прекратились.

Николо Барку завернули в плащ, и, обмотав веревками, потащили к тропе. Эрме помолчала, провожая носильщиков взглядом.

— Он жаловался на свою жизнь? — спросила она. — Роптал?

— Никогда, госпожа. Разве что в последнее время говорил, что устал. Что они смотрят, и смотрят, и смотрят.

— Кто они⁈

— Не знаю. Может, боги. А может, ястребы. А может, сам лес.

— Да уж, смотрят, — пробормотал Тадео. Он все еще пребывал в каком-то оцепенении после сцены с ястребами.

— Я сказал ему тогда, что все устают, — словно углубившись в воспоминания, произнес Дарте Форга. — Люди, звери, камни. Само время может устать и расплавиться в песочных часах на такой вот жаре…

А ведь он говорит совсем иначе, чем Черныш, в который раз подумала Эрме. Иначе, чем вся его родня, бубнеж которой она слышала вокруг камня с ночеглазкой. Речь легче и плавнее, язык много богаче, и этот выговор… что-то скользнуло и исчезло в выговоре.

— Откуда ты взялся, Дарте Форга? — задумчиво спросила она.

— Из тумана, госпожа, — ответил он. — Ибо прошлое есть туман непроглядный. Тебе нужно идти, госпожа. Скоро солнце начнет печь. Ты сочла наши вины и решила, каково искупление?

— Да, решила, — Эрме тяжело встала с земли. Перед глазами потемнело, голова пошла кругом, и она упала бы, не вцепись в плечо Тадео. Тот поспешно поддержал ее, в свою очередь поднимаясь на ноги. Старик молча ждал.

— Слушай, Дарте Форга. Первое — отныне твои люди должны приглядываться к тому, что растет в этих лесах. Если кто-то заметит растение, которое вам показали, вы не должны дотрагиваться до него, но должны тотчас уведомить джиора наместника. Тотчас, ты понимаешь⁈

— Псы сделают это, — легко ответил Дарте Форга.

Не то что бы Эрме была уверена, что это принесет плоды, но откуда-то ночеглазка здесь взялась…

— Второе: если в лесу появятся новые люди и начнут шататься поблизости от «скорлупки» или произойдут странные события, ты также сообщишь об этом.

— Насколько странные? — уточнил Дарте Форга.

— Такие, что пересекают границы привычной странности!

— Псы сделают это, — с явным облегчением произнес старик. Наверно, он решил, что легко отделался. Зря.

— И третье: ты отыщешь Висконти. Ты проследишь его пути и выяснишь, почему он покинул скалу и что намеревается делать. И будешь следовать за его отрядом, пока тот не покинет пределы Тиммерина.

Дарте Форга прикусил губу и отвел взгляд в сторону, но Эрме успела заметить тоскливое выражение его глаз. Старик смотрел на вершины деревьев, на едва различимое зеркало озерной воды, на пустынное выжженное небо, на красные скалы. И молчал.

Он боится, подумала Эрме. Самого Висконти? Черного Трилистника? Чего-то еще? Сильно боится.

Голова снова начала кружиться. Царапины на лице горели.

— Псы сделают это, — почти шепотом, словно опасаясь собственного слова, проговорил Форга и повторил уже громче. — Да, сделают. И тогда ты госпожа отдашь псам лес?

— Земли Тиммерина вправе жаловать лишь герцог, — ответила Эрме. — Служи честно, Дарте, и Саламандра попытается решить дело в твою пользу.

Такой ее ответ вряд ли пришелся по нраву старику, но он вынужден был проглотить возражения молча и лишь склонил голову, когда они наконец направились прочь от поляны к спуску.

На полпути Эрме обернулась.

— Дарте Форга! — окликнула она. — Здесь на скале есть место, где черные камни стоят тесно, словно частокол или лабиринт?

Старик удивленно покачал головой.

— Нет, госпожа. Камни Ламейи красны, как кровь, либо, серы, как