Ленсман перевел дыхание. Ну, дела! Ну, приятель-грим удружил, не мог предупредить, что разговор придется вести с женщиной. Или он сам не знал?

— Ну, говори уже, чего приперся-то, — сварливо сказала новая знакомая. — Поди, не на мои красивые глаза посмотреть. Да побыстрее, а то небо скоро начнет светлеть.

— Знаешь, — откликнулся Ларс, усаживаясь рядом с мельничной овечкой, — такое дело. Не могу я никак разгадать одну загадку. А ты всегда здесь состояла. Вот, и подумал, может, ты подскажешь…

— Да разве все упомнишь, — пробурчала гримиха, ерзая на камне. — Знаешь, сколько здесь за века народу перебывало? Сколько добра туда-сюда возили? А документы эти они просто в пристройку сложили, прямо ящиками затаскивали.

— То есть, была ли карта, ты не знаешь?

— Откуда⁈ Не умею я ваши значки разбирать! — просипела нечисть и надолго умолкла. Ларс поежился. Зябко. Скоро роса выпадет. Как приятно было бы сейчас видеть сны на чистой постели…

— Эй, не дреми! — существо ткнуло начальника полиции в бок. Ай, локоток-то преострый! — Говорю же, не знаю я, какая она твоя карта. Может, была, может, нет. А вот что тырили отсюда листки какие-то…

— Тырили? — насторожился Ларс.

— Тырили, — подтвердила нечисть. — Так и быть, расскажу, хоть и тошно вспоминать. Слушай. На склад не больно часто люди забредали. Но вот как-то поутру сплю я и слышу: бродит кто-то по пристройке, шарит. Долго шарил, чего искал — не знаю. Ушел, а я чую — унес что-то, паршивец!

Нечисть в негодовании хлопнула ладошкой по фундаменту.

— Когда это было? — спросил Ларс.

— Не перебивай, говорю, после будешь спрашивать! В прошлом мае, к лету близко, листья уже давно распустились, и жуки отлетали! А через три недели, нет, через четыре сижу ночью и вдруг опять шаги, только другие, не такие, как в первый раз. Ключ в замке повернулся, я в тень спряталась, а сама смотрю в оба глаза. Вижу, идет человек. Дверь за собой прикрыл, свечку запалил и на склад. Думаю, пужануть, чтоб неповадно было, или поглядеть, что дальше. А он давай рыться по ящикам. Чуть ли не до рассвета бумаги перебирал. Но ничего не взял. Ну, и я его не тронула. А на следующую ночь…

— А каков он был с виду? — снова встрял Ларс.

— Да, что ж такое! — возмутилась гримиха. — Тебя в детстве не учили старших слушать? Человек как человек, высокий такой, крепкий. Навроде тебя, только, пожалуй, плечи поширше. И рожа порвана. Вот тут.

Она ткнула грязным ногтем в щеку Ларса, показывая положение шрама.

— Вот, а на следующую ночь гроза началась! Дождь льет, молнии посверкивают. А я ж грома-то боюсь до страсти! Ну, сижу в камне, дрожу, слышу: шлепает по дорожке. Ну, вылезла, в тени таюсь, как полагается. А он — с рожей-то порванной — дверь прикрыл да опять в пристройку. А я ж уши навострила и чую: крадется еще кто-то и шасть внутрь. Только половица скрипнула. Ну, думаю, что-то неладно. А тот, второй по стеночке, по стеночке, подобрался к двери на склад и в щелку пялится. Ну и я смотрю. И что ты думаешь? Рванощекий-то какие-то бумаги в карман сует! Ворище! Ну, думаю, сейчас я тебя проучу!

Нечисть горестно шмыгнула носом. Ларс собирался задать еще вопрос, но вовремя прикусил язык.

— Гром вдарил, — едва слышно произнесла гримиха. — Будто небо треснуло. Перепугалась я, а как опомнилась: гляжу, утек подлец! И бумаги унес! А тот, что следил, выждал да и сам в пристройку. Поворошил бумаги да как вдарит кулаком по столу. Лампа масляная и упала…

Нечисть сгорбилась и постучала пяткой по фундаменту.

— Вот так. Полыхнула мельница — раз и нету…

— А ты его запомнила? — спросил Ларс. — Ну, того третьего?

— Запомнила⁈ — взвилась нечисть. — Да я его, поганца…

Светало. Ларс сидел на фундаменте, погруженный в раздумье. От пруда стелился по земле туман, окутывая развалины влажным покрывалом. Небо неумолимо бледнело, и на востоке колюче блестела утренняя звезда, а ленсман все не торопился покидать неуютное местечко.

Но все же сырость прогнала его с камней, и Ларс отправился за оставленной на околице коляской. Вороная встретила загулявшего возницу укоризненным ржанием: мол, привязал и пропал. Ленсман и сам устал и зверски проголодался, поэтому решил не трогаться сразу в обратный путь, а передохнуть и подкрепиться чем-нибудь вкусным на постоялом дворе.

— Ничего, — пробормотал он, беря лошадь под уздцы, — утро вечера мудренее. Вот сейчас зададим тебе овса, а мне хлеба с ветчиной…

Они выбрались на дорогу и подошли к постоялому двору. Кузнечный горн еще не дымился, да и в самом здании вовсю видели сладкие сны — ставни закрыты, конюшни на запоре. Ларс поставил лошадь во дворе, не распрягая, плеснул в выдолбленную колоду воды из забытого на колодезном срубе ведра. Пей, а я пока о еде позабочусь.

Перед дверью висел здоровенный медный колокольчик, с язычка которого свисал витой шнур. Раньше Ларс такого не припоминал — не иначе хозяин по-прежнему стремился следовать новомодным веяниям. Ленсман протянул руку к шнуру и тут же отдернул: ветер слегка тронул ставень ближнего окна, и тот со скрипом сдвинулся.

Почему окно открыто? Вряд ли почтенный содержатель постоялого двора и трактира, один раз обжегшись, проявил подобную беспечность. Нехорошие предчувствия будто только и ждали момента, чтобы зашевелиться в душе.

Ларс прислушался. Внутри все спокойно, ни шума, ни даже шепота он не уловил. Улица еще и не думала просыпаться. Вор, если он был там, явился один, без сообщников.

Офицер подошел к окну и осторожно отворил ставни. Стеклянные створки рам были разведены в стороны. Ларс выждал немного и перелез через подоконник. Оперся на левую руку — больно!

В доме было так же сумрачно, как и снаружи. Даже сильнее: сквозь прикрытые ставни не пробивалось того смутного свечения нового дня, которое уже брезжило на улице. Ларс вытащил револьвер и остановился, ожидая, пока глаза привыкнут к полумгле. Постепенно он стал различать очертания предметов: столы и скамьи, стоявшие в два ряда, лестницу на верхний этаж в дальнем углу, прямоугольник двери, что ведет в кухню, а