class="p1">Сын спит. Не слышит моих слов. А может, и лучше. Дети не должны нести груз родительских ошибок.
Материнская любовь — это готовность на всё ради ребёнка. Даже на ложь. Даже на молчание. Даже на то, чтобы разорвать собственное сердце на части, лишь бы защитить маленького человека от боли.
И я буду молчать. Ещё немного. Пока не пойму, что Камран действительно мне верит. Что готов принять правду. Что не отвернётся, узнав, что у него есть сын, о котором я три года молчала.
А пока буду писать письма без упоминания ребёнка. Приезжать на свидания одна. Продолжать врать обоим — и Камрану, и сыну.
Потому что иногда ложь — это единственный способ защитить тех, кого любишь.
Даже если эта ложь убивает тебя изнутри.
Глава 27
Тогда нам свидание не дали. И за эти два года… Не знаю, я снова и снова тянул со свиданием. Боялся увидеть её, сойти с ума окончательно и просто потерять крышу! Особенно если она передумает и бросит, найдёт другого. Это будет пиздец!
Но ещё через два года я решился. Пять лет в тюрьме меняют представление о времени. Минуты тянутся как годы, годы проходят как секунды. Но сегодня время остановилось совсем. Потому что через час я увижу её. Первый раз за пять лет.
Стою перед зеркалом в камере и смотрю на своё отражение. Это уже не тот Камран, что был на воле. Лицо жёстче, старше. Седина на висках. Шрам над бровью — память о драке в прошлом году. Глаза другие — холодные, настороженные, как у зверя в клетке.
Тридцать восемь превратились в сорок три. Пять лет, которые можно прочитать на лице как книгу. Каждая морщина — отдельная история боли.
— Волнуешься? — спрашивает Петрович, затягиваясь сигаретой.
— Не знаю, что чувствую.
— Давно её не видел?
— Пять лет. С ареста.
— Долго.
— Целая жизнь.
Надеваю чистую робу, которую выдали специально для свидания. Она пахнет хлоркой и чужим потом. Но хоть не такая затёртая, как повседневная.
Руки дрожат, когда застёгиваю пуговицы. Блядь, я как пацан на первом свидании. В сорок три года трясусь от волнения. Тюрьма не просто отнимает свободу — она отнимает уверенность. Ты привыкаешь быть никем. И когда кто-то приезжает увидеть тебя — это шок.
Конвой приходит ровно в два. Двое автоматчиков с равнодушными лицами.
— Байрамов, на свидание. Пошли.
Иду по коридорам. Каждый шаг отдаётся в висках барабанной дробью. Сердце колотится так, что кажется — сейчас разорвётся. В горле пересохло, язык прилип к нёбу.
Комната для свиданий — маленькая клетка с двумя стульями и стеклянной перегородкой посередине. Телефоны по обе стороны для разговора. Классика тюремного романа.
Сажусь на стул. Жду. Каждая секунда тянется вечность. Ладони вспотели. Вытираю их о робу. Ноги сами дрожат — не могу контролировать.
И тут дверь с другой стороны открывается.
Она входит.
Арина.
Время останавливается. Сердце делает кульбит. Воздух застревает в лёгких комом.
Она изменилась. Повзрослела. Ей было девятнадцать, когда нас разлучили. Сейчас двадцать четыре. Не девочка больше — женщина. Волосы длиннее. Лицо тоньше, строже. Глаза… блядь, глаза остались такими же. Огромные, зелёные, полные боли и любви одновременно.
Она подходит к стеклу, садится напротив. Берёт телефонную трубку. Я тоже беру свою. Руки дрожат так, что трубка чуть не выскальзывает.
— Привет, — говорит она. Голос тихий, дрожащий.
— Привет.
Молчим. Смотрим друг на друга через стекло. Между нами сантиметр стекла и пять лет боли.
— Ты… — начинаю я и не могу закончить. Горло сжато так, что слова застревают.
— Я тоже, — шепчет она.
По её щекам текут слёзы. Тихо, беззвучно. Она даже не пытается их вытереть. Просто плачет и смотрит на меня.
Я поднимаю руку, прикладываю ладонь к стеклу. Она делает то же самое со своей стороны. Наши руки соприкасаются через барьер. Так близко и так далеко.
— Прости меня, — говорю я хрипло. — За всё. За эти пять лет. За то, что не верил.
— Я прощаю.
— Не надо прощать так быстро. Я заслужил, чтобы ты меня ненавидела.
— Не могу тебя ненавидеть. Пыталась. Не получилось.
Смотрю на неё и понимаю — блядь, я люблю эту женщину. Всё ещё люблю. Сильнее, чем пять лет назад. Тюрьма не убила любовь. Наоборот — очистила её от всего лишнего. Осталась только суть.
— Ты похудела, — говорю.
— Ты тоже. И постарел.
— Тюрьма старит быстрее жизни.
— Знаю.
Стекло между нами тоньше стен, которые мы построили в сердцах. Физический барьер — ничто по сравнению с тем, что мы сделали с собой за эти годы.
— Как ты живёшь? — спрашиваю.
— Работаю. Обычная жизнь.
— Есть кто-то?
— Нет. Только ты.
— Арина, я сижу здесь ещё пятнадцать лет. Ты молодая. Не трати жизнь на зека.
— Не указывай мне, как жить.
Улыбаюсь. Вот она, моя девочка. Всё та же. Упрямая, сильная. Пять лет боли не сломали её.
— Я думал о тебе каждый день, — признаюсь. — Даже когда ненавидел. Даже когда думал, что ты меня предала. Ты не выходила из головы ни на минуту.
— Я тоже. Просыпалась с твоим именем на губах. Засыпала, думая о тебе.
— Зачем ты ждёшь? Я не стою этого.
— Это я решаю, кто чего стоит.
Говорим о всяком. О погоде, о работе, о жизни. Избегаем главного. Не касаемся боли напрямую. Но она висит между нами, как тяжёлая туча перед грозой.
— Малика вышла замуж, — говорю вдруг.
— Знаю. Ты мне написал.
— За моего брата.
— Сука, — тихо говорит она.
— Арина, не матерись, — улыбаюсь я.
— Почему? Она мерзавка. Предала тебя, когда было трудно.
— А ты нет.
— Никогда не предам.
Смотрю на неё и вижу — она говорит правду. За пять лет я научился читать ложь. В тюрьме все врут — чтобы выжить, чтобы получить преимущество, чтобы не показать слабость. Но Арина не врёт. Никогда не врала.
— Почему ты веришь мне только сейчас? — спрашивает она.
— Потому что был дураком. Боялся поверить.
— А теперь не боишься?
— Боюсь. Но хочу рискнуть.
Время на свидании ограничено — двадцать минут. Двадцать минут за пять лет разлуки. Это жестоко и несправедливо. Но такова тюремная арифметика.
— Камран, я должна тебе что-то сказать, — произносит она вдруг.
Сердце замирает. По её лицу вижу — что-то важное. Что-то, что она держала в себе.
— Говори.
Она молчит. Открывает рот. Закрывает. Борется с собой.
— Арина, что случилось?
— Я… ничего. Неважно.
— Важно. Я вижу.
— Потом. Как-нибудь потом расскажу.
Не настаиваю. В тюрьме учишься не лезть, когда тебя не просят. У