Телефон звонит. Неизвестный номер. Беру трубку.

— Алло?

— Арина? — голос Камрана. Хриплый, усталый. — Это я. Дозвонился наконец.

Сердце замирает. Потом начинает колотиться бешено.

— Камран…

— Хотел услышать твой голос. После свидания не могу уснуть.

— И я не могу.

— Думаю о тебе.

— Я тоже.

Молчание. Слышу его дыхание. Тяжёлое, неровное. Представляю, как он стоит в тюремном коридоре с телефоном в руке. Один среди чужих людей.

— Арина, ты сегодня хотела мне что-то сказать. Что?

Горло сжимается. Слова не идут. Хочу крикнуть: "У тебя есть сын! Ему пять лет! Он только что плакал, спрашивая, где его папа!"

Но вместо этого говорю:

— Ничего. Показалось тебе.

— Не показалось. Я видел твоё лицо. Ты что-то скрываешь.

— Нет.

— Арина, не ври мне. Пять лет ты не врала. Не начинай сейчас.

Слёзы хлещут из глаз. Зажимаю рот рукой, чтобы он не услышал, как я рыдаю.

— Я не вру, — выдавливаю сквозь слёзы. — Просто… просто хотела сказать, что люблю тебя. Очень люблю.

— И я тебя люблю.

— Камран, обещай мне…

— Что?

— Что будешь мне доверять. Что бы ни случилось.

— Обещаю. Но почему ты так говоришь?

— Просто обещай.

— Обещаю.

Разговор длится десять минут. Десять минут, когда я балансирую на грани между правдой и ложью. Хочу рассказать. Не могу рассказать. Разрываюсь внутри.

Когда он вешает трубку, я сижу с телефоном в руке и плачу. От бессилия, от вины, от того, что не могу поступить правильно, потому что не знаю, что правильно.

Иду в детскую. Сын спит, раскинув руки. На тумбочке пусто — у меня нет ни одной фотографии Камрана. Ничего, что я могла бы показать сыну и сказать: "Вот твой папа".

Когда сын спрашивает, как выглядит папа, я описываю словами. Тёмные глаза, густые брови, сильные руки. Рассказываю, как он смеётся, как хмурится, как смотрит. Создаю образ из слов, потому что больше нечего дать.

Сын засыпает с мыслью о человеке, которого никогда не видел. Даже на фотографии.

А я смотрю на спящего ребёнка и понимаю — два Камрана. Один в тюрьме, другой в кровати передо мной. Оба любимые. Оба недоступные друг другу из-за меня.

Ложь — это не просто слова. Это стена, которую ты строишь между людьми. Кирпич за кирпичом, год за годом. И когда-нибудь эта стена станет такой высокой, что её уже не разрушить.

Я построила стену между Камраном и его сыном. Пять лет строила. И с каждым днём она становится выше.

Утром просыпаюсь от крика сына. Бегу в детскую. Он сидит в кровати, плачет.

— Что случилось?

— Мне приснился папа, — всхлипывает он. — Он пришёл домой. А потом исчез. И я не смог его найти.

Беру его на руки, качаю. Он прижимается ко мне, дрожит.

— Это всего лишь сон.

— Но он был такой настоящий…

— Папа придёт. Обещаю. Просто не сейчас.

— Когда?

— Когда ты станешь большим.

— А если я никогда не вырасту?

Вопрос детской логики. Если не вырасти, то папа останется навсегда. Если вырасти, то папа придёт. Парадокс, который ребёнок не может разрешить.

— Вырастешь. Все дети вырастают.

— А ты не уйдёшь?

— Никогда. Мама всегда будет рядом.

Это единственная правда, которую я могу ему дать. Я не уйду. Буду рядом, что бы ни случилось. Даже если весь мир рухнет, я останусь.

День проходит в обычной рутине. Садик, работа, покупки, ужин, укладывание. Жизнь одинокой матери. Но внутри всё кричит от боли.

Вечером сажусь писать письмо Камрану. Чёрт знает какое за пять лет. Пишу о погоде, о работе, о том, как прошёл день. Обычное письмо, за которым скрывается самая большая тайна моей жизни.

"Камран, сегодня думала о нашей встрече. О том, как твоя рука касалась стекла. Как близко ты был и как далеко. Расстояние в сантиметр стекла кажется огромнее океана. Хочу обнять тебя по-настоящему. Прижаться, почувствовать твоё тепло. Но это невозможно ещё пятнадцать лет. Подожду. Сколько угодно. Потому что ты того стоишь. Твоя Арина."

Запечатываю конверт. Снова ложь. Снова умолчание. Снова вина.

Когда-нибудь я скажу ему правду. Когда-нибудь приеду на свидание с сыном и скажу: "Познакомься со своим ребёнком". Но не сейчас. Ещё не сейчас.

Потому что боюсь. Боюсь его реакции. Боюсь, что он не простит. Боюсь, что скажет: "Ты украла у меня пять лет жизни сына". И будет прав.

Засыпаю с мыслью о том, что некоторые секреты становятся тяжелее с каждым днём. Как камень на шее утопающего. Тянут на дно, не давая вынырнуть.

Мой секрет — пятилетний мальчик, который носит имя отца и не знает, что папа сидит в тюрьме.

Рано или поздно правда всплывёт. Но я буду тянуть до последнего. Буду врать себе, Камрану и сыну. Потому что правда разрушит всё.

А я не готова к разрушению. Ещё не готова.

Глава 29

Седьмой год в тюрьме. Мне сорок пять, Арине двадцать шесть. Мы подали документы на брак три месяца назад. Сегодня роспись.

В тюрьме можно жениться. Это звучит как издёвка, но это возможно. Приезжает представитель ЗАГСа, проводит церемонию прямо в колонии. Никаких белых платьев и цветов. Только печать в паспорте и право на длительное свидание — двое суток в отдельной комнате.

Семь лет мы с Ариной переписывались, виделись раз в месяц через стекло. Семь лет я мечтал прикоснуться к ней по-настоящему. И сегодня это случится.

Стою перед зеркалом в камере. Надел чистую робу, побрился, подстригся. Выгляжу как зек, который идёт на свадьбу. Абсурд чистой воды.

— Волнуешься? — спрашивает Петрович.

— Как перед казнью.

— Это же радость.

— Радость в том, что женюсь на женщине, которую не мог коснуться семь лет. А после свадьбы снова не смогу тринадцать.

— Но двое суток у тебя будут.

— Двое суток за семь лет ожидания. Жестокая арифметика.

Конвой приходит в десять утра. Ведут в актовый зал. Там уже всё готово — стол, два стула, российский флаг. Представительница ЗАГСа — женщина средних лет с официальным лицом.

И Арина. Моя невеста.

Она стоит у окна в простом белом платье. Волосы распущены, лёгкий макияж. Выглядит как ангел в аду. Когда видит меня, улыбается. Слёзы блестят в глазах.

Подхожу. Беру её руку. В первый раз за семь лет касаюсь её без стекла между нами. Кожа тёплая, пальцы тонкие. Она дрожит.

— Привет, — шепчу я.

— Привет, — отвечает она.

Церемония