Сначала, клянусь, я ощущаю парфюм. Аромат холодной зелени, мягкой кожи с чем-то едва терпким, что не получается определить. Я настолько привыкла к типичным для суда запахам бумаги и антисептика, что этот окажется почти интимным, вызывающим. Кто-то осмелился пахнуть жизнью в помещении, где по умолчанию должно быть стерильно.

Через секунду передо мной бесшумной тенью встает двухметровый адвокат «ОливСтрой».

___

Белоснежная рубашка без единой складки, верхняя пуговица расстегнута. Темно-серый костюм.

Я не ожидала увидеть представителя «ОливСтрой» здесь и сейчас, сегодня нет заседаний, и я не готовилась.

На этот раз Исхаков без папки.

В одной руке ключи от машины... Хотя нет. Не ключи, а накрученные на пальцы четки.

Странно.

В другой — белый конверт. Выражение лица: «Я тут случайно, просто мимо шел в пиджаке за сотню тысяч».

Заторможенный бессонной ночью мозг вяло подмечает: мне бы хватило доделать ремонт.

Следом думаю о своем простом костюме оверсайз, который вдруг кажется слишком мешковатым и устаревшим. Кожей чувствуется отсутствие косметики на лице. Надо же, так тоже бывает.

Дело не в личном интересе, поймите правильно. Если борзый адвокат выглядит настолько лучше, невольно начинаешь ощущать уязвимость. Согласно правилам работник аппарата суда должен: сохранять достоинство, дорожить честью, избегать всего, что могло бы умалить авторитет судебной власти.

К тому же Исхаков явно выспался.

— Александра Дмитриевна. Рад, что застал, — говорит он дружелюбно, будто стоит на ресепшене в отеле.

Почему помощникам платят так мало? Ну почему? Никогда в жизни я не хотела спрятаться за дорогой одеждой так сильно.

Тем не менее вида не показываю, снимаю очки, которые использую для работы за компьютером.

— Добрый день. Экспедиция на первом этаже, окно номер два. Табличка «Входящие», — сообщаю дежурно-вежливым тоном.

Исхаков не двигается, и я дополняю:

— Дальше справитесь?

Он улыбается:

— Если что, попрошу план эвакуации.

Повисает пауза. Шутку я не поддерживаю. Нельзя, даже если бы было смешно.

А Исхаков смотрит мне в глаза как-то странно, будто бы с особенным интересом. Чуть прищуривается даже.

— Я могу вам ещё чем-то помочь?

— Да. Документы я подам официально, но хотел уточнить один момент, связанный с предыдущим заседанием. Буквально один вопрос. К протоколу, не к вам лично, конечно.

— Конечно. К протоколу. — Я снова надеваю очки и понимаю, что мне что-то мешает.

Следом бросает в пот от осознания: перед выходом из дома я наклеила патчи. Думала, доеду на машине до работы и сниму. Дальше был кофе, потом дела. Дождиков и Кристина ничего не сказали, хотя болтали со мной целую минуту. Промолчали.

Патчи всё ещё у меня на лице.

Причина улыбочек Исхакова ясна.

Я просто забыла. Я так сильно устала, что была слишком рассеянна и забыла посмотреть в зеркало.

Замираю на секунду от охватившего стыда.

Савелий Андреевич улыбается еще вежливее.

Какой стыд. Какой нестерпимый стыд.

Что ж.

Придется пройти через это. Не первый раз.

Я смотрю прямо. Снимаю патчи, выбрасываю в ведро для бумаги под столом и опять надеваю очки в массивной черной оправе, за которыми и прячусь.

После заминки продолжаю:

— На всякий случай, «уточнение по протоколу» — это попытка заново приобщить то, что вчера отклонили?

Исхаков слегка кивает, дескать, оценил подкол, и произносит почти доверительно:

— Это попытка сделать то же самое, но умнее.

Если бы минуту назад я не содрала с лица старые патчи и не надела очки, решила бы, что он флиртует.

Но это совершенно исключено. Не здесь. Не со мной. Скорее, стоит готовиться к острой завуалированной шутке.

Мимо кабинета проходят коллеги, заглядывают с любопытством. Пора заканчивать балаган.

— Все уточнения по заседанию — в рамках протокола, — говорю я строго. — Если есть замечания или ходатайства, подавайте их письменно. Пожалуйста. Если это все, то мне нужно работать. — Впечатываю глаза в экран компьютера.

Исхаков стоит все той же тенью, которую могло бы отбрасывать очень высокое дерево. Благоухает.

— А вы всегда такая?

— Вы хотите перейти на личности или это была попытка вежливости?

— Простите. Я с юга, у нас все немного проще. Вы буквально беспощадная. — Его тон исключительно деловой, не докопаться.

— Только по вторникам. Вы вовремя.

Исхаков хмыкает и подает конверт.

— Документы — через канцелярию, — подчеркиваю я интонацией.

— А если просто взглянуть? Вы же свободны.

Приходится поднять на него глаза.

— А если я просто вызову пристава?

Пауза.

Исхаков отступает на шаг, показывает открытые ладони. В одной из них четки с крупными зелеными бусинами. Снова мелькает мысль: странно.

Он вздыхает:

— Хорошо. Вы победили.

— Это не победа. Это процессуальный порядок.

Опять пауза. Исхаков вкидывает:

— Что тогда для вас победа?

Снова на грани допустимого. Можно крикнуть пристава, но этот шаг ниже моего достоинства, поэтому иду на крайние меры и говорю тише:

— Когда оппонент молчит.

И вновь пауза. Я смотрю в монитор.

— Значит, вам со мной не повезло, — качает головой Исхаков, но идет к двери.

У которой на секунду задерживается:

— Александра Дмитриевна…

— Что-то ещё?

Он чуть прищуривается.

— Вы ведь догадались уже, я не из тех, кто сдается.

Щеки начинают гореть.

— Ну так сдайте документы. Хоть что-нибудь.

Исхаков гасит довольную усмешку:

— Хорошего вам дня. Как там было? Окно номер два, точно.

Он выходит в коридор, а я еще минуту бесцельно вожу мышкой по экрану, чувствуя, как печет лицо.

— Хорошего дня.

Глава 4

Савелий Исхаков

Есть такой тип похмелья, когда в шесть утра сидишь в пустой ванне под потоком воды и охуеваешь от того, насколько плохо себя чувствуешь.

Не представляю женщину в столь жалком состоянии. А вот знакомых мужчин — сколько угодно. Либо прекрасная половина человечества тщательно скрывается, либо этот вид «развлечения» принадлежит всецело нам. Аминь.

Я морщусь от головной боли и тру виски. Запрокидываю голову, подставляя раскаленную черепную коробку под прохладную воду.

Бар, виски, стакан за стаканом. Бармен, благослови его Господь, в какой-то момент отказавшийся наливать.

Алтай*, с днем рождения, братишка. Двадцать лет отмечали вместе твой день, теперь я пью за тебя в одиночестве.

Мать твою, какого хрена мы не предугадали ту ситуацию? Как так получилось? С двенадцати лет шли по жизни бок о бок, прикрывали друг друга. Иногда страх душу грыз, иногда боль топила. Но прорывались. И дальше должны были.

Не понимаю.

Сожаление