— И какие же услуги ты предложил? — спросила Эрме.

— Я сказал, что войду в дом и порешу каждого гулену, кто на меня кинется. Если баба или юнцы еще не пошли, что вряд ли, я вытащу их всех наружу. Ежели они пошли по-тихому — запру покрепче, и пусть доктора решают. Выполню работу — получу награду. Все просто, но эти дурни так трясутся над своими денежками, что не могут никак решиться. А время-то идет. А ну как они сейчас выйдут — все четверо? Жарко здесь станет? Весело⁈

— И сколько ты запросил?

— С селян — по десять северо за башку, — ответил он, делая несколько шагов вперед и останавливаясь неподалеку от легионеров. — А с вас, монерленги, ежели интерес имеете, возьму пятьдесят декейтов и лошадь.

— Ни пса себе расценки! — присвистнул Матиас Граве. — Дорого ж ты себя ценишь, бродяга.

— За меньшее сам иди, — отозвался нищий.

— И почему же ты так взвинтил цену? — поинтересовалась Эрме.

— С этого жлобья, — он кивнул на крестьян, — мне больше не взять. А вы здесь — власть, а у власти ценники иные. А еще потому, монерленги, что вы охрану-то свою захотите поберечь!

Он усмехнулся, по-песьи вздернув верхнюю губу и обнажив гнилые зубы.

Эрме промолчала, размышляя. Она понимала, что придется выбирать: либо поджечь дом, либо приказать легионерам зайти внутрь и проверить, живы ли слуги. Послать одного нельзя. Двое, трое, все четверо? Крамер ведь в стороне не останется

Нет, решила Эрме. Ни один не пойдет. Эти люди слишком долго были рядом с ней, чтобы так запросто рисковать ими. Они не заслужили риска окончить жизнь «ржавыми безумцами».

Был вариант дождаться подкрепления, но пока весь отряд явится сюда, пройдет еще время, и без того крошечный шанс, что люди выжили, исчезнет. Идти внутрь будет просто незачем.

Бродяга прикинул верно.

— Я дам тебе пятьдесят декейтов, — ответила она. — А деревня, — Эрме обернулась к старосте,

— даст тебе лошадь.

— Джиори монерленги! — воззвал мэтр Фабио. — В деревне нет лошадей! Только мулы и ослы…

— На осле сам катайся! — отозвался бродяга. — Ладно, так и быть, сделаю скидку: обойдусь без лошади, коли, один из ваших бронированных ребят подвезет меня на своем коне до Виоренцы.

— Ишь чего удумал, — проворчал Ройтер, но поймал взгляд капитана и замолчал. Крамер прекрасно понимал, как складывается ситуация.

— Я добавлю тебе десять декейтов и иди пешим, — предложил капитан.

— Не пойдет, — отрезал оборванец. — Вы уедете, я останусь. С деньгами. И эти жлобы вдруг станут смелыми — двадцать рыл на одного. Не желаю, чтоб меня отоварили колом по башке или насадили на вилы, как клок сена.

— По себе не меряй, гаденыш!

— А я по вам меряю, — отозвался бродяга. — Мне ваши рожи все говорят.

— Согласна, — сказала Эрме. — Пятьдесят декейтов и место на крупе коня.

— Слово Саламандры? — уточнил бродяга, скалясь во все зубы. — Отсюда и до врат Виорентиса?

— Назвался бы для начала, наглец! — оборвал его Крамер. — Монерленги не раздает свое слово, как милостыню, всем подряд.

— Имя мое ни пса тебе не скажет, греардец. Но коли желаете: Родриго Бастьен дейз Вилремон.

Дейз⁈ Этот оборванец носит эмейрский дворянский титул. Пусть самый низший, но…

Как человек благородной крови мог довести себя до такого убожества⁈ До такого скотства⁈

— Что-то не верится, что ты дейз. Судя по твоей одежде, ты мародер, обирающий трупы, — заметил Крамер с брезгливой неприязнью.

— Бывало и такое, — без всякого стеснения сознался оборванец. — Мертвяку шмотье без надобности, а жизнь, она много требует. Жрать, пить, спать в тепле… Ты собачатину не пробовал, капитан? Ниче так мясцо…

Да он глумится над нами, со злостью подумала Эрме. Понимает, что нужен, и глумится. Он либо безрассуден и нагл до крайности, либо глуп. Но он нужен.

— Слово Саламандры, — сказала она.

Оборванец согнал с лица усмешку.

— Тогда приступим.

Он резко развернулся и ринулся к крестьянам так, что они поневоле отшатнулись.

— Дядюшка, отдай-ка топор, — проговорил он, выдергивая из рук обомлевшего старосты его оружие. — Ты все равно его как колун держишь.

Староста вздумал протестовать, но Родриго крутанул топором чуть ли не перед носом почтенного Фабио, и тот покорился неизбежности.

— Сойдет, — удовлетворенно произнес оборванец и вновь повернулся к Эрме.

— Значит так, — начал он. — Мне потребен помощник. Даже два, а точнее три.

— А кукиш с маслом не потребен? — спросил Отто Эбберг. — Уговору не было.

— Уговор был, что в дом я пойду один. Я и пойду один. Мне нужны помощники снаружи дома.

— Объяснись, — велела Эрме.

— В доме две двери. Эта — он ткнул пальцем в залитое кровью крыльцо. — и задняя, для слуг. Гулена запер обе. Если я проберусь в дом и найду кого живого и в разуме, я отведу его к задней двери, сниму засов и вытолкну наружу. А мой помощник должен будет по моему крику быстро закрыть дверь. «Быстро закрыть» значит очень быстро и припереть покрепче. Там стоят бочонки, можно ими завалить.

— Почему не к передней?

— Если прислуга и успела спрятаться, так в задней части дома, пока гулена шел через господские покои.

— А откуда ж ты знаешь, что задняя дверь заперта?

— А я сходил да подергал ручку, пока эти тут… совещались.

Он произнес последнее слово все с той же презрительной усмешкой.

— Ну что, селяне? Кто смелый? Кто постоит в карауле у задней двери?

Крестьяне переглядывались и молчали.

— Эй, садовник! — окликнул Родриго. — Пошли давай!

Слова эти ударили крестьянина, словно плеть. Он согнулся в три погибели и затрясся, словно припадочный.

— Не могу, — пробормотал он, со слезами глядя на Эрме. — Видят Благие, не могу… ноги не идут…

— Тоже мне — отец семейства, — проговорил Вилремон с презрением и сопроводил свои слова плевком, в слюне которого можно было утонуть. — Да как ты детей-то