— Рамон Гуттиереш. Виоренца, квинта Алексарос, виа Маринайо. Подавальщик в траттории «Бравая мышь».

— Что натворили?

— Были задержаны после полуночи у Старого моста, — пояснил помощник. — Во время драки с неизвестными лицами. Орали, ругались, пинали стражников при аресте. Оторвали и разбили щит с гербом его светлости, что указывал направление герцогской дороги…

Одо тоскливо стиснул зубы. Проклятый щит! Гербовый! По закону он считался собственностью герцогства! За такое спросят куда строже частного…

А ведь можно и повреждение моста вменить, с ужасом подумал Одо. А повреждение мостов, паромов и герцогской дороги — это ж на тюрьму тянет. Вот вляпались…

— Не мы начали, — угрюмо сказал Одо. — Они напали. Мы защищались.

Префектор нахмурился.

— Напали? Ради грабежа? Или из злобы? Кто именно, знаете? Требование на розыск подаете?

По чести сказать, Одо бы и подал. Пусть отвечают по закону. Но Рамон, самый пострадавший, был против, а подводить друга Комар не желал.

— Это скорее… забавы ради, — негромко сказал Рамон. — Не будем.

Префектор осуждающе покачал головой.

— Забавы ради, — пробормотал он сквозь зубы. — Что ж, в таком случае вменяю: бесцельное шатание по городу после гашения огней — раз, нарушение тишины и покоя — два, сопротивление страже при задержании — три и…

Он сделал паузу.

— … повреждение городского имущества — четыре. Итого, — задумчиво протянул префектор, постукивая пальцами по столу.

Одо и Гвоздь напряглись в ожидании.

— Итого, на два дня позорного столба и десять северо штрафа с каждого.

Одо снова кровь бросилась в лицо. Позорный столб!

Позорный столб — это было куда гаже, чем мести улицы и даже черпать помои. Позорный столб — значит, тебя выведут на площадь и прикуют, словно обезьянку, на короткую цепочку, и ты будешь торчать там от рассвета и пока не сядет солнце, а все идущие мимо будут пялиться и смеяться, и обязательно найдутся придурошные мальчишки, которые станут дразниться и швырять в тебя всякой дрянью. А то какой-нибудь озлобленный на жизнь гад запустит и камнем.

Краем глаза Одо заметил, что Гвоздь аж побелел, сжимая кулаки. Наверняка представил, как Тесса с теткой идет на службу в храм и видит его такого.

Позорный столб — это то, что долго не забудется. Долго не смоется.

— Вы… вы не правы, — начал Одо. — Как так⁈ С чего вы взяли, что это мы оторвали щит⁈ Для такого обвинения нужны свидетели! Где свидетели?

Префектор слушал его все с тем же непонятным выражением лица. Одо чуял, что его несет, но уже не мог замолчать.

— Я… я… я защитника найму! Это же другая часть уложения! Это не на «быстрый суд», это на… Ой!

Пламенная речь была предательски прервана. И кем! Лучшим другом! Гвоздь так сильно ткнул его локтем под ребра, что поток фраз прервался.

— Ну ты, Гвоздь! — негодующе просипел Одо, но Рамон Гуттиереш отодвинул его в сторону и заговорил.

— Мы виноваты, — просто сказал Гвоздь. — Мы по дурости. Зла не желали. Щит я оторвал, чтобы отбиваться. Только я в запале и не сообразил, что это щит. Может, не надо нас к столбу — стыдоба ведь… Мы же не негодяи какие. За что столб?

Префектор снова постучал пальцами по столу. Минута тянулась невыносимо долго.

— Ладно, — проворчал он. — Принимая во внимание вашу молодость и то, что ваши отцы — почтенные горожане, на первый раз я проявлю милосердие. Назначаю штраф в пятьдесят северо с каждого. Внесете в канцелярию под расписку до конца недели. Если не выплатите или попадетесь на подобном снова — будет столб. Пошли прочь!

Гвоздь поклонился, дернув Одо за рукав. Префектор, уже не глядя, ткнул пальцем в сторону двери, и приятели торопливо вымелись на улицу мимо стражников. Снаружи сияло утреннее солнце. Жизнь казалась неимоверно прекрасной, улочка — донельзя просторной.

— Следующий кто? — донеслось через окно префектории. — Данчетта⁈ Снова Данчетта⁈ Да как же он надоел, простите Благие! Когда ж он упьется-то? Тащите сюда это гениальное дерьмо! Не расплескайте!

Одо и Рамон переглянулись и дружно сбежали с крыльца.

Блаженное чувство счастья длилось недолго. Примерно до того момента, как они свернули в ближайший переулок, и префектория скрылась из виду.

— Нашел, где рядиться, — проворчал Гвоздь. — Ты, Одо, не в обиду будь сказано, свои дикие замашки брось. С людьми договариваться надо. А коли виноват, так и признаваться.

Одо промолчал, не желая спорить. Он не знал, что подействовало сильнее: искреннее покаяние Гвоздя или нежелание префектора ставить уважаемого коллегу по корпорации в неловкое положение, осуждая его сына к позорному наказанию.

Но в любом случае иногда именно что надо рядиться. Нельзя быть покорным барашком. Одо и сам не знал, откуда вынырнуло из него это неуемное желание спорить и доказывать свою правоту, даже не будучи правым. Наверно, то, что ты сын законника, накладывает вечную печать проклятия — не смоешь.

— Деньги-то где возьмем? — вернул его к насущным проблемам Гвоздь. — Сто северо — не шутка.

— Придется кубышку потрошить, — вздохнул Одо. — Может, у твоего отца попросим?

— Ты еще у своего попроси, — проворчал Гвоздь. — Не младенцы, сами справимся.

Ну да, справимся, уныло подумал Одо. Мелькнула мыслишка сгонять в Таору — там жила старшая сестрица — и втихаря стрельнуть в долг у ее мужа (с ним Одо вроде не ссорился), но Одо отверг идею, как недостойную. Если уж доказывать, что ты взрослый, так всем и во всем.

Погруженные в размышления, они свернули на виа Маринайо.

— Ой! — сказал Одо, останавливаясь. — Там твой отец!

Альфонсо Гуттиереш стоял на пороге траттории, сложив руки на груди, и с интересом наблюдал, как приближаются загулявший сыночек с приятелем. Над головой его покачивалась разноцветная вывеска с названием заведения и яркой эмблемой, призванной привлекать посетителей.

Вывеска траттории, как считали здешние жители, была поистине достопримечательностью улицы. Она изображала упитанную круглощекую мышь, но не простую, а стоявшую, подобно человеку на задних лапах и облаченную в одеяние кондотьера: кирасу, зеленый плащ и алый берет с пером, залихватски сдвинутый набок. Судя по алой хризантеме на плаще, сия воительница успела поучаствовать во всех крупных сражениях Аддирских кампаний.

Бравый зверек держал одной лапой пику, а другой подымал кубок. Чуть ниже была прикреплена иная, маленькая и лаконичная вывеска — чернильница и