Фуко разрабатывал историографический метод, который имеет дело скорее с риторическими формами, оправдывающими институциализацию, чем с развитием самих институтов. Историческое прошлое является риторическим конструктом настоящего, а стиль исторического исследования, так же как и количество собранных фактов, определяет способ представления прошлого.
Выбор такого подхода к истории объяснялся тем, что философским предметом исследований Фуко было не стремление к истине, а изобретение способов поиска истины, не видение автора, а место его сочинений в более широкой системе координат дискурса. С его точки зрения, тексты не отражают, а скорее создают идентичность автора, которая берет свое начало не в самом тексте, а в его связях с другими текстами.
Тексты, как события или личности, обладают историчностью, т. е. предоставляют самые первые свидетельства того, каким образом наше знание о прошлом было конституировано. Это происходит в диалоге, поэтому дискурс является исторической конструкцией, развивающимся диалогом, а не некоей данностью авторских идей представлению. Дискурс – это передача и создание знаний через паутину интертекстуальности. И способ, которым мы кодируем знания, определяет способ, каким мы постигаем мир.
Поэтому историку следует не возвращаться к какому-то мифическому началу и от него двигаться вперед, а идти от настоящего назад – к прошлому. Любое событие на этом пути можно оценивать как знак нового уникального направления, а не как некую общую тенденцию прошлого, которую это событие, по общему мнению, подтверждает. В этом состоит суть методологического принципа Фуко. Дискурс создает свои собственные цепи интеллектуальной преемственности, не обращая внимания на намерения автора.
Можно сказать, что метод Фуко является антигерменевтическим, так как отвергает представление о том, что задача историков состоит в расширении горизонтов интеллектуальных традиций, внутри которых они себя обнаруживают. Дискурс, как утверждает Фуко, создает полностью новый порядок понимания. Каждый дискурс открывает новую интеллектуальную перспективу, отодвигая тем самым в тень старые. Благодаря дискурсивным практикам память вечно изменяется. Архив истории, объясняет он, является не хранилищем фактов, лежащих в основе интеллектуальных традиций, а скорее описью бесчисленных дискурсивных практик, через которые эти традиции изменялись со временем. Под термином «архив» Фуко понимает «не сумму всех текстов, сохраненных культурой как документы своего прошлого и свидетельство поддерживаемой тождественности, и не институции, которые в данном обществе позволяют регистрировать и сохранять дискурсы, память о которых желательно хранить, а свободный доступ к которым поддерживать; но, скорее, причину того, что столько вещей, сказанных столькими людьми на протяжении стольких тысячелетий, появились не только посредством законов мысли, не только благодаря стечению обстоятельств, не просто как знаки на уровне словесных перформансов того, что смогло развертываться в порядке разума или в порядке вещей, но того, что они появились благодаря всей игре отношений, характеризующих собственно дискурсивный уровень; что вместо того, чтобы быть случайными фигурами, как будто привитыми почти случайно к безмолвным процессам, они рождаются согласно частным закономерностям; одним словом, что если есть сказанные вещи, то непосредственную причину нужно искать не в вещах, являющихся сказанными, и не в людях, которые их сказали, но в системе дискурсивности, в устанавливаемых ею возможностях и невозможностях высказываний»[31].
Каноны литературы, как и поворотные пункты истории, представляют собой объекты веры, формирующие ту традицию, которую они призваны утверждать. Поэтому в ранних исторических исследованиях Фуко так много занимается изучением дискурсов, используемых для оправдания отклоняющегося от нормы поведения.
Фуко показал историкам, как дискурс приобретает форму и как эта форма, в свою очередь, ограничивает наше понимание прошлого. Личности, события, даже социальные и экономические тенденции отступают перед властью риторики, превращающей их в абстракции, а это означало, что историческое полотно можно анализировать анонимно и «позиционно», не прибегая ни к индивидуальной психологии, ни вообще к личностям и именам как самоактивным центрам истории, генерализирующим исторические события при помощи классических философских категорий.
Подобное безличностное описание истории обогатило возможности науки, расширило ее горизонт, потому что все это позволило писать истории «позиций» и «структур» и их трансформаций, а не истории «людей» в прежнем смысле традиционной историографии.
§ 4. Становление симуляционного общества и конец общественного в концепции Ж. Бодрийяра
Жан Бодрийяр (1929–2007) в своих работах хотел постичь современность и природу человека развитых индустриальных обществ. Он развил темы конца истории, конца трансцендентного, конца социального, политического и т. п.
Бодрийяр соотносит две существующие гипотезы относительно конца истории:
1. Первая гипотеза утверждает, что ускорение движения модерна во всех планах (техническом, событийном, коммуникационном, экономическом, политическом и пр.) привело к тому, что мы перестали соотноситься со сферой реального и истории.
2. Вторая гипотеза противоположна первой, поскольку полагает, что конец истории связан не с ускорением, а с изменением социальных процессов. В нынешних обществах господствуют массовые процессы, которые приводят к инерционному существованию, лишенному желания освобождаться.
Сам Бодрийяр выдвигает другую гипотезу, но для лучшего ее понимания предлагает описание двух типов времен:
1. Время ритуальных обществ – завершенное время, – где все уже было достигнуто в момент порождения бытия. Церемониал (ритуал) восстанавливал совершенство этого изначального события.
2. В противоположность такому завершенному времени существует реальное время истории – путь от одной точки к другой, от одного события к другому, т. е. прямая линия прогресса и демократии.
Его собственная гипотеза связана как раз таки с третьим типом времени – временем вторичной переработки, которое наступает где-то с 80-х годов ХХ столетия. Это время развертывается в обратном направлении и знаменует собой конец линейности. В такой перспективе будущее уже не существует. Но если нет будущего, то нет и конца. И это означает, что мы имеем дело не с концом истории, а с парадоксальным процессом обращения времени вспять, достигнув предела которого, мы обнаруживаем простые элементы. Мы как бы продолжаем производить историю, нагромождая знаки социальности, политики, знаки прогресса и изменения, но все это оказывается подпитыванием конца истории.
Вторичная переработка форм прошлого, их превознесение, усиленное внимание к явлениям прошлого, реабилитация прошлого через его имитацию являются признаками постмодерна, когда мы оказываемся по ту сторону истории и открываем иллюзию мира. Недоверие к иллюзиям «подлинности» и «естественности» стало главным мотивом введения термина «симулякр», под которым понималась не вырожденная копия, а нечто, отрицающее и оригинал, и копию.
В книге «Символический обмен и смерть» (1976) Бодрийяром впервые имплицитно была намечена трехчленная стадиальная схема развития человечества, в которой и выявляется место для постмодерна:
1) стадия первобытного общества – фактически докапиталистические
