в сфере радости было для меня наилучшим и самым радостным событием, которого я желал больше и запомнил с более приятным удовлетворением, чем большинство удачных происшествий моей дневной жизни. Некоторые одиночные моменты в ночи, возвращаясь лишь ограниченное число раз в течение длинного года, и длящихся, возможно, не более нескольких минут, по силе своего впечатления и глубине последствий перевешивали многие дни, насыщенные событиями; так что теперь мне казалось, я мог лучше измерять и определять время минувших лет через видения ночи, чем через события дня.
И всё же моя повседневная жизнь не была пустой, 55 она не была бесплодной ни делами, ни опытом; но это была обычная жизнь, какую проводят тысячи и какую уже покинуло неудовлетворёнными столь много мудрых и чувственных людей, потому что они не смогли проникнуть в более глубокий смысл, и видели смерть и разрушение, в качестве неизбежного конца их карьеры.
Но для меня, всё то, на что смутными и, большей частью, бессильными выражениями указывало созерцание всех веков, начало обретать новые, чудесные черты реальности [речь идёт о мистических видениях]. Я научился говорить, слушать, видеть, вкушать, обонять, осязать, создавать вещи и существа, и входить в сношения с теми, которые мне казалось независимыми существами, не имеющими тел. То, что поколение за поколением повторяли друг за другом, как пустой звук, праздную химеру, или внушение, а именно — существование мира за пределами чувств, слало для меня настоящим опытом. Теперь я знал, что у меня есть другое тело, помимо обычного animce corpus, со свойственной ему сферой восприятия; и это знание покоилось на таких же хороших основаниях, как и знание любого обычного тела. Снова и опять я сталкивался с несомненной чудесностью другого пространства, воспринимаемого тем же самым «я», с такой же точки наблюдения, как и пространство дневного мира.
То, что некоторые мудрецы предполагали и к чему они пришли путём размышлений, что мы называем пространством и местом, является ничем иным, как одним из бесчисленных способов восприятия, доступных нашей сущности, которая не занимает ни пространства, ни места, нашему эго. которое ни здесь, ни там — стало для меня обычным фактом, знание которого повлияло на всё моё мышление. Что я, не сходя со своего места, мог попадать в совершенно иной мир, во многие иные миры, каждый со своим собственным пространством, каждый с тем же самым свидетельством реального существования, каждый полный жизни, полный ощущений, полный прекрасного и чувственного — вот что стало для меня делом обычного опыта. И никто из тех, кто только услышали об этом, не смогут понять насколько иной и насколько более глубокий эффект производит этот опыт.
В связи с этим обнаруживает себя вечная ошибка фантазии человека, которая желает лететь прямо к совершенному. Человеческое воображение допускает ошибку, которая заключается в том, что человек хочет создать свои творения слишком прекрасными, доставляя бездушное совершенство, как об этом свидетельствует искусство упадка, после каждого периода расцвета.
Недоступный органам чувств мир не состоит целиком из чистой величественности и незапятнанного благородства. Я не всегда бродил там на Елисейских полях, погружённый в связные разговоры относительно важных вопросов с призраками благородных и достойного поведения людей. Как и любая реальность, реальность иных миров непредвиденно фантастична, полная неожиданностей и разочарований; но в целом, более будоражащая и более прекрасная, чем то, что может об этом нарисовать воображение. И первостепенное значение в практике нашей дневной жизни имеет то, что неощутимый мир частично сотворён нами, подчинён нашей воле, построенный на выводах, собранных в нашей дневной жизни, со способностями и силами, которые, через практику и употребление, мы имеем в этой самой жизни, сделанной нашей собственной. Но сказать на этом основании, что ничто новое не ожидает нас — всё равно, что сказать, что Бетховен не дал миру ничего нового, потому что, в конце концов, он только использовал сочетания знакомых звуков и нот. Я повторяю ещё раз — ничто в нашей настоящей дневной жизни не может сравниться с восторгом даже единственного пробуждения в той новой сфере.
И кто теперь попробует противопоставить мне утверждение, что то дорогое существо, явившееся на мой зов, как моя невеста и сделавшее меня чрезвычайно счастливым в своих объятьях, было всего лишь моим творением — ему я могу ответить лишь так, как он сам ответил бы философу, отрицающему объективное существование мира, если бы последний потребовал у него доказательств, что весь чувственный мир, с его женой и детьми и всей семьёй не более чем плод его воображения.
Большая ли разница, даём мы одной и той же вещи, сильно и интенсивно чувствуемой, имя фантазии или имя реальности? — и кто знает надёжный признак отличия между этими двумя? Всё является плодом воображения; солнце и звёзды также являются работой воображения Бога. Но есть слабое и сильное, беспомощное и могущественное творческое воображение; и граница между праздным мыленным образом и сотворённым, наделённым личным существованием и реальностью очень тонка.
Какой нелепой в свете моего опыта теперь мне кажется расхожая идея так называемых верующих — как если бы земная жизнь со всеми её радостями и невзгодами могла бы в одночасье оборваться смертью и сразу же, без перехода, измениться в блаженное, чистое существование.
Всё чего мы можем ожидать, непосредственно связано с тем, что мы достигли здесь. Здесь, на земле, незаметно и непрерывно, мы плетём наше будущее, но не правом вознаграждения с выше, как возмещение за печали и страдания, учтённые и оплаченные безотносительно к какому-либо действию с нашей стороны, но личной деятельностью, личной способностью, личным достижением радости и восторга мы готовим себе самое желанное.
Поэтому, непосредственное знание и изучение нематериальной реальности не уводит нас от земной жизни и сотрудничества со всем состязающимся человечеством, как фанатики и аскеты в ложных концепциях их пустой и ущербной фантазии верят и учат.
Нет, блаженство, которого мы все так жаждем и можем достигнуть по воле, нужно искать уже здесь, в нашей смертной жизни, в этой земной сфере.
Теперь я знаю, что моё нематериальное существо с упокоением или успением бодрствующего тела, также потеряет тяжесть и боль, уныние и печаль, порождаемые смертной, ущербной природой этого тела; но я также знаю, что его радости и порывы чувств зависят от счастья, полученного дневным телом посредством деятельной, разумной жизни, приведённой в гармонию с развитием всего человечества.
Чем прекраснее мои дни, чем более наполнена моя жизнь продуктивным трудом, чем радостнее и безмятежнее моя душа — тем также возвышеннее восторги и порывы чувств моих ночей,
