Ангел мой хранитель!

Сохрани меня и помилуй.

Дай мне сна и покою

И укрепи мои силы.

Эти слова сложила сама няня, и я произношу их с полной верой, что ангел меня слышит и исполнит все по просьбе мой.

Теперь, больше чем через полвека, я вдумываюсь, вслушиваюсь в эти никогда не потухавшие в душе моей слова и в них слышу голос няни, сливавшийся неразрывно с нашими младенческими голосами. В няниной молитве нет ни единого церковно-славянского слова, ничего в ней нет от книги, от “Писания”, это – простой, непосредственный выдох души. Это – истая молитва няни, болезнующей и радеющей о своих выходках: их детскими устами она просит у ангела-хранителя всего, что нужно работнику для жизни: сна, покою, растущих сил – всего, о чем сама она заботится день и ночь; и вот, не доверяя своим заботам, своему попечению, берет няня себе в могучие помощники “Ангела Мирна, верна наставника, хранителя душ и телес наших”.

Когда няня слагала для нас свою короткую молитву, она, верно, и не думала об этом прошении и просительной ектении, а вот сказалось ее нянино прошение, вложенное ею в уста детей, совпало с этим прошением об “Ангеле Мирне”, возносимом церковью за вечерним богослужением.

Что же тут мудреного! У русской няни старого времени было чистое, любящее сердце – православное сердце.

И что же опять-таки мудреного в том, что я засыпал после такой молитвы с няней не под белым полотном кроватки, а под белыми крыльями ангела-хранителя?» (Дурылин С. Н. В родном углу // Дурылин С. Н. Собрание сочинений в трех томах. М.: Издательство журнала «Москва», 2014. Т. 1. С. 208–209.)

45

Время, когда Дурылин писал поэму «Дон-Жуан», было для него кризисным. В воспоминаниях «В родном углу» и дневниках он указывал на 1909 год как на худший год своей жизни, потому что в этом году он потерял веру, а значит, и смысл жизни. Отголоски этого духовного кризиса, по-видимому, проникли и в поэму, написанную годом раньше. Реплика Дон-Жуана «И к воздуху пустому просьб не шлет» перекликается с исповедальным рассказом Дурылина о собственном атеизме в эти годы и о матери, молившей Бога вернуть сыну веру: «Помню, я – далеко за полночь, притворив дверь в зальцу, – читаю какого-то разрушителя ее и моей веры: не то Штирнера, не то Ничше (“Антихрист” тогда только что вышел). Веры той, которой учила меня мать, во мне осталось на донышке, на самом донышке, и я даже не знаю, где оно, это донышко? Есть ли оно?

Я читаю. Все смутно во мне. Я даже самому себе не хочу сознаться, что не из-за революционных чувств сжимал я не раз уже курок револьвера, – но я читаю, читаю. Ночь глуха. И я слышу ее шепот. Она думает, что я сплю.

Она стоит на коленях пред родовым Спасом. Лампада мерцает так же, как в старом нашем доме, как мерцала в Калуге, в XVII столетии в прадедовском доме…

Она кладет поклоны и тихо-тихо просит:

– Вразуми. Настави. Прости.

Это – обо мне. Я знаю: обо мне.

Я стараюсь не слышать. Я углубляюсь в Штирнера. А оттуда, из зальцы, все тот же материнский тихий доходчивый вопль – Всемилостивому:

– Вразуми. Обрати. Настави.

Я тушу лампу и, крадучись, как вор, ложусь бесшумно в постель. Слезы подступают к горлу.

Она никогда не “обращала” меня в веру отцов. Она не упрекала ни в каком неверье. Она только молилась тайно – и просила.

И выпросила мне то зернышко веры, которое пусть не дало и не даст ростка зеленого и высокого, но и не умрет в душе, пока не умрет сама душа». (Дурылин С. Н. В родном углу // Дурылин С. Н. Собрание сочинений в трех томах. М.: Издательство журнала «Москва», 2014. Т. 1. С. 139.)

46

Под словами «незнаемый цветок» зачеркнуто: моих очей отрада.

47

Под словом «обвил» зачеркнуто: пронзил.

48

Санбенито (исп. Sanbenito, сокращен. Sacco benito), или замарра (Zamarra) – одеяние осужденных инквизицией, из желтого полотна; спереди и сзади красный Андреевский крест; часто тело разрисовано пламенем и дьяволами. (Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. СПб.: Брокгауз-Ефрон, 1890–1907.)

49

Испанский сапог – орудие пытки посредством сжатия коленного и голеностопного суставов, мышц и голени. Металлический вариант представлял собой железную оболочку для ноги и ступни и использовался испанской инквизицией для допросов. Пластины «сапога» сжимались, повреждая плоть и ломая кости стопы.

50

В рукописи, начиная с ремарки «Доносится слабый колокольный звон…» и до слов «и ждал» текст зачеркнут карандашом. Мы включили его, потому что без него незачеркнутые стихотворные строки становятся непонятными. (Примечание составителя. – А. Г.)

51

Вторая ремарка в рукописи перечеркнута.

52

Stella – звезда (лат.).

53

Эти слова Дон-Жуана напоминают знаменитое гётевское «Dahin, dahin» (Туда, туда!) – слова из песни Миньоны, героини романа «Годы учения Вильгельма Мейстера», выражающие романтическую тоску по потерянной отчизне. Подобный романтический порыв отличает также Фауста с его мечтой – достигнуть Вечно Женственного. Дурылин на протяжении жизни много раз возвращался к «Фаусту» Гёте и в целом к его творчеству. Гёте посвящена монография Дурылина 1932 г. «Русские писатели у Гёте в Веймаре». (Литературное наследство 4–6. М., 1932. С. 81–504.) Один из главных персонажей романа Дурылина «Колокола» (1928) носит имя Фавст Коняев. Сам Дурылин ассоциировал себя с Фаустом, ученым и художником. Образ Дон-Жуана, по-видимому, тоже наполнен авторскими интенциями и отчасти автобиографичен. Поиски Вечно Женственного и присущая Дон-Жуану религиозность связывают его с Фаустом.

54

В рукописи написано: Сцена 6. Исправляем нумерацию.

55

Над словами «мгновенным поцелуем» написано: лобзанием мгновенным.

56

В рукописи написано: Сцена 2-ая. Исправляем нумерацию.

57

Ср. рассуждение Печорина о звездах и астрологии в повести «Фаталист» («Герой нашего времени»): «Я возвращался домой пустыми переулками станицы; месяц, полный и красный, как зарево пожара, начинал показываться из-за зубчатого горизонта домов; звезды спокойно сияли на темно-голубом своде, и мне стало смешно, когда я вспомнил, что были некогда люди премудрые, думавшие, что светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок земли или за какие-нибудь вымышленные права!.. И что